— А голод счастливому ведом? — съехидничала Люда.
— И жажда тоже, — парировал Витя, — особенно, что касается кофе.
— Тогда садись завтракать, — пригласила она.
— Только вместе с тобой.
Виктор с аппетитом ел, а Люда с улыбкой наблюдала за ним. За столом они почти не разговаривали. Но это не было то тягостное утреннее молчание после случайной близости, которое возникает от неловкости или раскаяния. Это было похоже на молчание людей, проживших много лет вместе, которым уже не нужны слова, чтобы понимать и чувствовать друг друга.
После завтрака Виктор взглянул на часы — время поджимало. Люда заметила это.
— Беги, беги, а то и правда опоздаешь, — сказала она, убирая со стола.
— Да, надо поторапливаться, — озабоченно пробормотал Виктор, направляясь в прихожую.
Через минуту он вернулся на кухню — уже в куртке и с шапкой в руке. Виктор стоял в дверном проеме, прислонившись к косяку, и смотрел, как Люда моет посуду.
— Ты чего, Вить? — спросила она. — Опоздаешь же, в самом деле…
— Люд, мне так не хочется уходить…
— А ты оставайся, — сказала она, продолжая возиться с посудой.
— Как это? — не понял он.
— Очень просто. — Люда повернулась и пристально посмотрела ему в глаза. — Насовсем.
Виктор растерялся. Он опустил глаза и стал мять в руках шапку. Прошла минута — они оба молчали. Наконец Виктор поднял голову.
— Я рядовой инженер, Люда, без особых перспектив, с маленькой и нерегулярной зарплатой. У меня алименты, и язва, и волос почти не осталось. Зачем я нужен тебе, милая?
Люда подошла к нему, обняла мокрыми руками и прижалась к его груди.
— Ты дурачок, Витенька. — Она говорила ему куда-то в плечо, не поднимая головы. — Я люблю тебя, понимаешь? И, наверно, всю жизнь любила только тебя. Ничего уже не исправишь. Но ведь еще не поздно все начать сначала. Как ты считаешь? Решай, Витенька… Но в любом случае, пожалуйста, не пропадай еще на двадцать лет. Я просто не смогу без тебя.
Люда подняла лицо — в ее глазах стояли слезы. У Виктора перехватило горло. Он не мог произнести ни слова, да и не знал, что сказать. Он прижал ее к себе и стал гладить по голове, целуя соленые от слез глаза, щеки, губы, приговаривая охрипшим от волнения голосом:
— Ну что ты, Людочка, ну что ты, родная, ну успокойся, пожалуйста, ну не надо…
Она улыбнулась ему сквозь слезы:
— Ты утешаешь меня, как маленькую…
— Не как маленькую, а как глупенькую… Ну все, я убегаю… — Он надел шапку, застегнул куртку и направился к двери. — Приду с работы часов в семь, и имей в виду, что ключа у меня нет, — будь, пожалуйста, дома.
