Кабинет оказался пуст, только в углу копошился в картотеке какой-то тусклый, будто моль, работяга.
— А… Валерий Георгиевич… — начал я.
— Нету! — крикнул работяга, не отрываясь от бумаг. — Послезавтра, не раньше!
Странно. Ну ладно.
Может, и он под раздачу попал? Никогда бы не подумал, что Станишевский способен родить что-то связное и членораздельное, а о его художественных способностях говорил корявый почерк.
Спускаясь по знаменитой нашей парадной лестнице, я заметил Женю Кашарина. Смурной и серьезный, он стоял под фикусом и водил пальцем по ладони. Я обрадовался, подошел и хлопнул его по плечу:
— Привет! Слушай, а чего так пус…
Я замолчал, наткнувшись на удивленный Женин взгляд.
— Простите, мы разве знакомы?
— Женька, ты чего? Это же я, Миша! Ну, Трувор!
— Очень приятно, — Кашарин протянул мне руку. — Кашарин. Художник. А вы, наверное, из новых?
— Да нет… — я попятился. — Я, наверное, обознался. Извините.
— Ничего, — Кашарин вернулся к своему занятию.
Что за фигня…
Я походил немного по коридорам, позаглядывал в комнаты — кое-где кипела работа, но меня не замечали, кое-где медленно покрывались пылью печатные машинки и засыхали краски на палитрах. Почувствовав, что задыхаюсь, я выбежал на улицу, в сквер, и упал на скамейку.
Что-то произошло. Нечто нелепое и дикое… Я вспомнил школу, класс где-то седьмой, самое жуткое время в моей жизни. Тогда со мной поступили примерно так же — ненавязчиво исключили из мира живых. Это произошло слишком быстро, как сейчас, я даже не успел понять, что, собственно, случилось… История повторяется?
Тот год я пережил, бог знает как, но пережил, став совсем другим. Тогда меня отучили смеяться — не такая уж большая потеря, если задуматься, но научили бояться. Что будет сейчас, не знаю…
Из-за кустов сирени вынырнул Гаврила. Я заметил его сразу и некоторое время просто смотрел, как он идет по аллее, глядя прямо перед собой. Окликнуть или нет? Убедиться еще раз или понять, что все на самом деле не так, как думается? Старое, почти забытое ощущение наполнило меня, будто пустой сосуд.
— Гаврила, — тихо сказал я, когда «купец» уже проходил мимо. — Тоже не узнаешь?
Он остановился. Не обернулся, но остановился.
— Вам что, приказали? Или просто попросили забыть, что есть такой человек? Ты-то…
Гаврила нагнулся, будто бы завязать шнурок.
— Давай так, — сказал он. — Ты меня не знаешь, я тебя не видел. Мне нужно на что-то жить.
— Понятно… Ну что ж, спасибо. — Я замолчал, а Гаврила не уходил. Он долго, мучительно долго возился со своими шнурками. — А как же арка?
