У подъезда сидели на корточках трое длинноволосых «волков». Они замолчали при нашем приближении и проводили долгими недружелюбными взглядами. На секунду мне стало холодно.
Гаврила отпер дверь здоровенным ключом, какие делают для гаражных замков, и вошел первым.
Квартира его состояла из двух комнат и санблока. Кухни предусмотрено не было, так что плита и небольшой обеденный стол стояли в гостиной или «зале», как я привык называть эту комнату. Я уселся на продавленное кресло и огляделся.
Обстановка достаточно нехарактерная для современного сочинителя. Хотя, сочинителем, по большому счету, Гаврила никогда не был, а своим призванием он считал живопись. Однако всю стену в гостиной занимал книжный шкаф, заполненный до отказа. Полки, казалось, стонали, прогибаясь под тяжестью томов в строгих темных обложках, и если бы не соседние, нижние, полки, то уже, наверное, проломились бы.
Гаврила принес чайник, две чашки и пачку чая, поставил чайник на плиту.
— Ну, рассказывай. — Он упал на диван, не разуваясь, и заорал: «Прошка, сапоги мне сыми и телевизор включи, подлец железный!».[4] Откуда-то из-за дивана выползли два блестящих металлом щупальца, стащили с Гаврилиных ног ботинки и аккуратно поставили на пол. Тут же зажегся экран телевизора, а щупальца убрались прочь.
И я стал рассказывать. И о лекции, и о разговоре в кабинете директора. Сдержанно и кратко — я делился информацией, выказывать свои эмоции мне не позволено. Неспящее Око бдит, Неспящее Ухо слушает и записывает где-то там все, что произносится, пусть даже шепотом. Гаврила слушал и кивал.
— Вот такие дела, — закончил я и откинулся на спинку дивана.
— Ну, с преподавательской работой ты уже можешь распрощаться, — сказал Гаврила.
Вот спасибо, успокоил… Блин, сам знаю, хоть бы не добавлял уже, з-зараза…
— Однако же из СССРа тебя пока никто не исключает? Нет. Вот и ладненько. Вот и хорошо. Пойдем сегодня, там банкетик небольшой намечается — у Ворошилова новая книга вышла, обмоем в узком кругу… Не серчай, боярин! — пророкотал живописец, вспомнив, видимо, о своей роли.
— Конечно… Тебя самого-то…
— Много раз.
Гаврила вдруг стал серьезным, по-настоящему серьезным.
— Знаешь, у меня есть идея фикс — нарисовать Триумфальную арку. Осенью. Представь — низкое мрачное небо, дождь, опадающая желтая листва…
— А что такое Триумфальная арка?
— Не знаю. Да какая разница! Ты представь — две колонны наполовину из хрусталя, наполовину из камня и громадная арка на них, и дождь…
