, прелестная, чистая, даже святая девушка с привлекательной наружностью, с нежные сердцем, сильно реагировала на все, что могло коснуться ее брата, который, со своей стороны, почувствовал к ней неотразимое влечение. О чем они беседовали, посторонние, могли только догадываться. Думаю, что одна лишь «мамти», с которой Ангелиночка делилась всем, могла знать происходившее.
К чаю все собирались в столовую. Общий разговор завязывался. — Скажите, Александр Александрович, — говорил простодушно мой брат, — отчего я никак не могу понять ваших стихов? — Ангелиночка бросала на него взгляд, полный упрека.
— Чтоб понять стихи, — скромно отвечал поэт, — нужно особое настроение.
Впоследствии, в конце 16-го года, Ангелиночка, как всегда застенчивая, робко подошла ко мне.
— Дядя Ваня, у меня к тебе большая просьба!
— Прикажи.
— Александра Александровича призывают. Он хотел бы узнать, не возьмешь ли ты его к себе вольноопределяющимся.
— С радостью! Будь спокойна, я сделаю для него все.
Она бросила на меня благодарный взгляд: «Ты знаешь, он очень изнежен… Утром он не может встать с постели, не напившись чаю. Он боится всех этих суровых испытаний, которым он будет подвергаться у вас».
— Пусть не боится, мы его побережем. Я буду держать его у себя в штабе, он помаленьку втянется в нашу жизнь, сам не замечая. Без чая мы его не выпустим, — прибавил я смеясь, — если я сам не буду иметь чего-либо, он всегда получит желаемое.
Несколько месяцев спустя Блок устроился в «земгусары».
Теперь сестра моя устроилась в скромной квартирке на Сергиевской улице, на втором дворе на 4-ом этаже, но со всеми удобствами. Она завела себе нашу деревенскую Феклушу в качестве кухарки, с племянницей Сашей[101] вместо горничной. Одну комнату отдала старшей дочери дяди Феди, который скончался после японской войны, а маленьких его детей брала в отпуск из института и корпуса. Сама с Ангелиночкой постоянно ходила в церковь и держала себя как святая.
Это, впрочем, не мешало ей принимать молодежь, старших Эллиотов, служивших в Преображенском полку[102]. Алечка, ее подруги, а также заезжие офицеры вносили в их жизнь живую струю, играли на рояле, пели, хотя сами хозяева держались как-то в стороне.
Как-то за обедом, после визита одного молодого человека с еврейской фамилией Фишер[103], всегда молчаливая и сдержанная, Ангелиночка обратилась к моей жене:
— Чудо Алька! Скажите мне, пожалуйста, какого вы мнения вообще о евреях?
— Что же я могу вам сказать? — отвечала Аля. — Я ведь не знаю их как народ. Но между ними я встречала, и не раз, прекрасных, достойных людей, которые превосходно относились ко мне.
