.
(Книга II, глава 4)
О дальнейшем ходе нашего опасного мореплавания
5 ноября, когда мы проехали мимо Готланда, опять поднялся сильнейший шторм с ЗЮЗ, так что волна за волною заливала корабль. Вечером около 10 часов мы бросили лот и нашли глубину в 12 сажень. Боясь наскочить на сушу, мы ночью опять взяли направо в открытое море. В течение этих дней мы, ввиду постоянной бури, пользовались изо всех парусов одним гротом.
6 того же месяца около полудня мы встретили голландское судно, которое сообщило нам о расстоянии и о правильном курсе к острову Дагерордту [Даго], который мы и увидели к вечеру. К ночи, однако, буря опять погнала нас налево к открытому морю.
7 того же месяца, когда мы к полудню увидели Дагерордтский мыс, штурман принял его за Этгенсгольм [Оденсгольм], полагая, что сильная буря должна была в предыдущую ночь загнать нас слишком далеко к северу. Поэтому, в незнании, направили мы наш курс на опасный залив Гундсвик, где не раньше заметили, что перед нами лежит Дагерордт, как подойдя к земле столь близко, что могли узнать башню [на острове]; пришлось поэтому с большою опасностью опять выходить из залива. В этот день к нам подошла сбившаяся с пути барка и узнав, что мы идем к Ревелю, последовала за нами. К вечеру, однако, она нас оставила и стала на якоре у Дагерордта; на следующий день она, наверное, прибыла в Ревель. Однако, невзирая на то, что все послеобеденное время мы имели перед глазами лифляндский берег, а именно — Большой Рогге, а к вечеру находились от острова Наргена, лежащего у ревельской гавани, не более чем в доброй миле расстояния, наши шкипер и штурман все-таки не решались, руководствуясь одним лотом, въехать в залив или хотя бы, подобно барке, бросить якорь, несмотря на то, что их к тому побуждали. Поэтому мы опять направились в открытое море при весьма бурном ветре.
Вечером около 10 часов начал страшно свирепствовать ветер, и раньше, чем мы успели спохватиться, со страшным треском сломались грот- и бизань-мачты и немедленно же повалились за борт, как раз через место, где спал наш доктор. Боцман, по несчастию своему стоявший на палубе, получил такой удар канатом, что у него кровь пошла носом и ушами и вплоть до третьего дня он не мог ни прийти в полное сознание и подняться, ни объяснить, что с ним именно случилось; на Гохланде ему пришлось из-за этого несчастия распроститься с жизнью. При этом падении был вырван и шпиль, несмотря на громаду и тяжесть свою, может быть — оторвавшимся напряженным канатом. Следовало удивляться тому обстоятельству, что бизань-мачта, которая, вырвавшись, разбила всю каюту, все-таки не повредила нактоузика
