— Ну, можно и так сказать…
— А еще он говорил, что нельзя все на одну сторону накладывать, равновесие должно быть.
— Ну и что?
— А то, что ты же можешь заставить не только защищать, но и наоборот… если для спасения многих жизней. Так?
— Выпороть бы вас с Минькой…
— Понятно…
— Ничего тебе не понятно! — взорвалась криком Настена. — Только попробуй что-нибудь устроить! Понятно ей! Не власть это будет, а разбой! Поняла?
— Ты чего, мам? С кем устроить-то?
— А то я не заметила, как тебя из-за боярышни Катерины перекосило!
— Да не хочет Минька на ней жениться и не захочет! А заставить его Корней не сможет, вот увидишь! И тетка Анна… — Юлька оборвала сама себя, не закончив фразы.
— Чего примолкла? Дошло, наконец, что не для тебя Анька сына бережет?
— Мам… мама…
— Не хнычь! Я тебе сказала, что выбор за тобой. Выберешь… выберешь Миньку, помогу… возьму грех на себя, но… не хочу за тебя решать, как когда-то за меня решали. Все! Хватит болтать! Собирай на стол, опять ведь сегодня толком не ела. И без того худющая, одни глаза остались, и что в тебе Михайла углядел?
Глядя, как дочка хлопочет по хозяйству, Настена никак не могла отогнать от внутреннего взора образ Алексея…
…Вот он сидит напротив. Стягивающая ребра повязка не портит осанки — и так привык держаться прямо — мышцы, вроде бы и расслаблены, но сила-то в них так и играет — лекарский глаз не обманешь — голос, вроде бы и доброжелателен, но тверд, глаза… ох, что за глаза! Зверь, оттуда, изнутри, уже прицелился, измерил расстояние до противника и изготовил тело к смертельному броску, но не смеет и пошевелиться, укрощенный железной дланью рассудка. И не слабый, дурной или глупый урод, как бывает у некоторых, а сильный, хоть и крепко битый, но здоровый, а когда надо и свирепый, зверь! А лицо… да, другого сравнения и не подберешь — истинный Перун в молодости! Корзень, старый дурак, даже не представлял себе, с чем играет, пытаясь пробудить в Алексее страсть, наперекор рассудочности. Или представлял? Он же целой сворой таких зверей повелевать способен!
Эх, не так бы нынче с Алексеем: не водить бы его на невидимой и неощутимой привязи, а… ведь могут же быть эти сильные руки ласковыми, и глаза умеют светиться совсем по иному… нельзя! Запретно и недоступно, будь оно все проклято! Потому что, заполучить все это, оборотить своим и только своим, можно лишь самой сделавшись его и только его — отдаться всепоглощающе и без остатка — раствориться в слиянии двух сущностей. Но, пусть даже и добровольно, ограничить собственную волю, значит, утратить ведовскую силу — дары светлых богов бесплатными не бывают. Как же повезло Аньке… да и не повезло, если по правде, а просто не приходится ей давить волей и разумом женское естество, не боится она отдаться и подчиниться, а потому и ответ получает полной мерой.
