— Нo ведь это нечестно.
— Все честное и просвещенное мало уживается с общественным порядком, — говорит Александра Генриховна мрачно. — Хорош же порядок!
— Вы, Саша, такая экстремистка, — говорит лысый ошеломленно. — Откуда в вас это? Неужели восемнадцатый век так влияет?
— Сто пудов, — говорит Александра Генриховна, — не было здесь вчера столба.
— Не стой столбом, — сердито говорит писатель Бивису. — Если мы хотим куда-то прийти — а мы хотим, — нужно идти, а не стоять.
Бивис задумчиво смотрит на него и не двигается с места. Они стоят на дорожке парка; сильный ветер проносит мимо них несколько желтых и блекло-зеленых листьев, заворачивает собаке ухо. Писатель поеживается.
— Мы придем, — говорит он вкрадчиво, — выпьем с Белинским пива и пойдем домой. Белинский написал рецензию на мою новую книжку. Он будет меня хвалить, а ты будешь сидеть и смотреть в окошко. Ну же, Бивис!
Бивис смотрит в сторону и о чем-то думает. Проносится новый порыв ветра. Твою мать, говорит писатель. Он подхватывает собаку и, зажав ее под мышкой, торопливо шагает через газон.
— По газонам не ходить, святынь не топтать, — со вздохом говорит Кира и захлопывает книгу. — Какая скука.
Кира сидит, поджав ноги, на широком низком диване; перед ней пестро рассыпаны книги, а рядом прикорнула собака. Аристид Иванович сидит в кресле у окна. В комнате недостаточно светло, и плещущийся снаружи солнечный день вставлен в окно, как яркая картина в раму — как картина в полутемном зале музея.
— Аристид Иванович, — спрашивает Кира, закуривая, — вы представляете себе автобусную остановку у булочной?
— Да, — говорит Аристид Иванович.
— Где там висит желтая табличка?
— Никогда не обращал внимания, — говорит старикашка.
— Если стоять лицом к дороге, то табличка висит слева от остановки, то есть всегда висела. Потому что сегодня она висит справа.
— Этo принципиально?
— Нет, но кому понадобилось ее перевешивать?
— Этой новомодной будке, которую ты называешь остановкой, вообще там не место, — говорит Аристид Иванович, подумав. — В табличке же главное то, что она висит. Раньше ее не было, потому что неподалеку отсюда ходил трамвай. Я ездил на нем до университета.
— Трамвай? — говорит Кира удивленно. — Наверное, это «раньше» было, очень давно.
— Не так давно, чтобы быть неправдой, — говорит старикашка.
— Правда — это не лучшее, что есть в жизни, — говорит писатель. Он огорченно приникает к пивной кружке. — Правда всегда кому-нибудь да вредна; ты же не тронулся, как Коля, на почве Канта. Ты мог бы, например, употребить слово «выдающийся». — Он поднимает глаза от кружки. — На «гениальном» я не настаиваю, потому что современники редко замечают гениальность.
