Солнце горит на ящиках с пивными бутылками. Ящиков так много, что между ними и противоположным стеллажом с консервными банками остается только узкий проход. По проходу, держась за ящики и поглядывая на разнообразные блестящие банки, пробирается Зарик. «Солнечный свет, — бормочет Зарик, — я к тебе прикоснулся, но ты не заметил. Тру-ру».
Он спотыкается и, остановившись, оглядывает скользящие ряды полок солнечного полупустого супермаркета. Ряды и пирамиды упаковок, бутылок и банок трепущут слепящим радужным маревом, флагом на ветру, тающей паутиной прибрежного тумана. Вместе с ними трепещет, колышется и истаивает музыка, которая играет где-то сзади, у касс.
— -------, — говорит Зарик. — Какой ужас.
— Сестра, какой ужас, — кричит Майк, влетая в бар, — там крысы везде и под кроватью!
Лиза аккуратно ставит на полку квадратную бутылку с тусклой желтой этикеткой и вытирает полотенцем руки.
— И сколько ты выпил? — спрашивает она.
— Выпьешь-то всего ничего, — бормочет писатель, ковыряя ключом в замочной скважине, — и что потом.
Открыв дверь, он стоит на пороге, прислушиваясь, потом по темному, заставленному книжными стеллажами коридору пробирается в кухню. В кухне, хлюпая и чавкая, опустошает свою миску Бивис. Александра Генриховна стоит над ним и суровым взглядом провожает каждый кусок.
— Ты уже пришла? — в меру сил беспечно спрашивает писатель.
— Ты его не накормил.
— Он не стал есть, это не одно и то же.
— Просто у тебя нет дара убеждения.
Бивис, подавившись, кашляет.
— Это все от жадности, — говорит Александра Генриховна назидательно и крепко стучит собаку по спине ладонью. — Жадность, мой дорогой, никого до добра не доводит. Ни зверей, ни прочих животных. — Она переводит взгляд на писателя, который торопливо роется в холодильнике. — Ты где был?
— Водку пил с Белинским, — говорит писатель. — Как ты думаешь, отчего в России мало авторских талантов?
— Мало? — говорит Александра Генриховна озадаченно. — Да их вообще нет, если хочешь знать мое мнение. Мусолят объедки от объедков, и это называется литературный процесс. — Потянувшись, пару раз икнув и фыркнув, Бивис пытается улизнуть. — Куда? Ну-ка доедай рис. Мясо повыковыривал, а рис кто будет есть?
— Пушкин, — говорит писатель. Соорудив себе несколько бутербродов, он устраивается с тарелкой на диване. — Вот Пушкин был, а теперь его почему нет?
— Умер, — говорит Александра Генриховна.
— Да, — говорит писатель, — но почему новый не родился?
