Людмила Михайловна оказалась в стельку пьяной. То есть она еще не лежала на полу в бессознательном состоянии, но по опорожненной в одиночку бутылке легко угадывалось — сие недолго ждать. Олеся резко спросила ее о пианино, Людмила Михайловна грубо ответила. Олеся сорвалась, начала кричать на Анину маму, которая своей родной дочери причинила чрезвычайную боль.
— Ты вот ее защищаешь, — мстительно, неизвестно по отношению к кому, сказала Людмила Михайловна. — А она в тот день с твоей коляской по городу бегала. Я сама видела ее в двенадцать часов в районе Стрелки.
Потом она замолчала и уставилась немигающими глазами на объект за спиной Олеси. Объектом оказалась Аня. Дочь смотрела на Людмилу Михайловну с ужасом, страхом и ненавистью.
— Допилась, — наконец нашлась что сказать Аня.
Людмила Михайловна зашуршала по кухне мышью, мимо подруг, бочком пролезла в спальню — там закрыла глаза, скрестила на груди руки, как умерла, и, чтобы дочь так не подумала (а то с нее станется, еще похоронит мать живьем), нарочито громко захрапела.
Олеся осталась стоять на кухне столбом. Она смотрела на подругу, как на причудливого уродца из Ленинградской кунсткамеры, не понимая, где у Ани что находится.
— Хочешь чаю? — хладнокровно спросила Аня Олесю.
Олеся от голоса подруги вздрогнула, поняла, что Людмила Михайловна взаправду свою дочь с розовой коляской в двенадцать часов в районе Стрелки видела. Так же, Стрелкой, называлась и река, в том районе протекающая. Олеся Аню задушила бы, если бы не Катюша, некстати пришедшая вслед за Аней.
— Да как ты могла подумать такое о своей лучшей подруге? — закричала Катюша, моментально введенная кашляющей от удушья Аней в курс дела. — Совести у тебя нет! Мы же с ней весь город в тот день обегали вместе! Я же ее лицо видела! Не могла Анька такого сделать! Сообрази.
— Я пошутила, пошутила, — истерично кричала «ожившая» и от страха трезвая Людмила Михайловна.
Олеся, сидя на полу, смотрела на грязные босые ноги Аниной матери и «соображала» — у кого это, действительно, совести не хватает? То ли у шутницы и пьяницы Людмилы Михайловны, то ли у поверившей ей Олеси? То ли все-таки у Ани?
«Но если это — Аня, то — зачем, за что?» — бессонными ночами, целую неделю после неудавшегося покушения на подругу спрашивала себя Олеся и не находила ответа.
Поэтому она медлила, оттягивала еще один неприятный разговор с семейством Григорьевых, который непременно должен был состояться.
«Иначе я сойду с ума», — поняла Олеся, вспомнила народную поговорку «дыма без огня не бывает», то, что Аня теперь зовет родную мать странно — Людмилкой, и отправилась к подруге.
