– Наш Давид любил делать «моцион» в панталонах с кружевами, – объяснил дед.
Соседи тоже боялись за деда и особенно за себя.
– Наум, нас же всех заберут! – кричали они, глядя на приседающего во дворе Давида.
– Его ведь не забрали? – волновалась я.
Дедушка оживлялся от воспоминаний, щеки его розовели:
– Твоя бабушка была единственным человеком, кто защищал Давида. «Нельзя лишать человека последней радости!» – отвечала она им.
В последний год жизни дед уже не виделся ни с кем из друзей, кроме математика Изи, тоже состарившегося до такой степени, что потемневшим ликом в дымке белых волос стал походить на собственный негатив. С Изей дед играл в шахматы, а то и просто молчал. Вдвоем они смотрели на бабушкин портрет.
– Что ты молчишь? – теребила я деда.
– Я не молчу, – отвечал он, и я понимала, что он молчит только для меня.
– Папа, скажи что-нибудь, – просила моя мама, когда он перестал говорить даже с ней.
– Один бессарабский еврей хотел уехать в Санкт-Петербург…
– Папа?!
– Но он таки да, хотел. Потому что ему всю жизнь казалось, что он живет с женщиной, которой не годится в подметки!
Мы похоронили его в нескольких метрах от бабушки. Их отделяли только кусты жасмина. Своей темно-зеленой листвой кусты напоминали старую китайскую ширму, и только птицы, порхавшие над ними, были настоящими. А что касается китайской ширмы и других вещей из Шанхая, то всё куда-то расползлось: что-то взяли соседи, что-то мама просто выбросила. Через несколько недель после дедушкиной смерти приехал экскаватор, чтобы снести белый глиняный дом, и мы поразились, с какой легкостью от первого же удара дом рассыпался. Белая глиняная пыль повисла над пустырем и стала волнами опускаться вниз. Серые щепки поплыли по великой шанхайской луже среди бело-синей гуаши отражающихся в ней небес. Очистились задворки магазина. Ничего из того, что соединяло эти стены и потолок в одно целое, уже не существовало в природе.
День битвы при Геттисберге
– Девятнадцать, двадцать, двадцать один, двадцать два…
Мистер Смит пересчитывал их, водя пальцем в воздухе. Рука его со списком замерла, ища кого-то. Он привстал на носки:
– Двадцать три! Все здесь!
Дверь вздохнула и закрылась, а мальчик продолжал смотреть в окно, за которым так непривычно одиноко в этот ранний час стояла Люси, и перед ней блестела лужа. Люси пошла за автобусом и тут же испуганно отпрыгнула в сторону, уступая дорогу чему-то, что, видимо, выезжало сбоку. Это был чей-то черный мини-вэн, вода из-под его колес лишь слегка ударила ее по ногам.
