Во сне привиделось Александру Ярославичу, будто сидит он на коне у Вороньего камня, ждет рыцарей. Они от Пскова отходили. Зима на весну повернула, лед на Чудском озере сделался синеватым, опасным. Вглядывается князь в даль и видит, как рыцари к бою перестраиваются в клин. Русичи такое построение «свиньей» именовали.
Поправил Невский кожаные рукавицы, меч обнажил и, поворотившись к дружине и новгородцам, бросил коротко:
Пробил наш час, воины, не позволим недругам уйти безнаказанно, отомстим за поруганный Псков!..
От звона мечей, глухих ударов шестоперов, треска льда пробудился Александр Ярославич. Подумал, сон, а все как наяву привиделось… Два десятка лет минуло, а время одним днем пробежало, как и вся жизнь, в трудах, воинских заботах да суете…
Брата меньшего вспомнил, Андрея, горячего, подчас безрассудного. О нем подумал, и перед глазами встала жена Андрея, молоденькая Дубравка, дочь князя галицкого. Пригожая и белотелая Аглая. Кто же ее Дубравкой нарек? Любил ее Невский, да и Аглая ему тем же платила…
И сердце заныло. Знал, виновен он перед меньшим братом. И не Дубравка причиной, а то, как постыдно повел себя, не поддержал брата, владимирского князя, когда тот против татар замыслил, на ордынцев замахнулся. Он, Александр, предал Андрея, не пришел ему на подмогу.
Образ Дубравки померк с появлением боли телесной. У князя даже пот на лбу выступил. Сцепил зубы, ноги поджал, просит:
— Дай, Бог, терпения!
Поманил ближнего боярина:
— Сколь до Городца, боярин Иван?
— Верст десять, княже.
Вздохнул Невский. Ох, как же это много, когда силы покидают. А он чует, их уже мало осталось, до дома бы добраться, не прихватила бы смерть в пути…
Вечерело. Зимние сумерки ранние. Небо очистилось, показались первые звезды, яркие, мерцающие.
«Быть морозу», — подумал Александр Ярославич.
Раздумья о жизни и смерти явились. Человек рождается, чтобы оставить свой след на земле. В делах своих, пусть в малых, совсем неприметных, но из них складывается общее, большое. Он, князь, не зря прожил на свете, может, его добром помнить будут. На западных рубежах прочно стоял, ордынцев на Русь не наводил… Рано призывает его Господь, но на то воля Божья, а ему бы, Александру, потоптать еще землю, увидеть, как вздохнет она, освободившись от ордынского ига…
Александр Ярославич понимает, такое не скоро случится, но пробьет час, и познают татары силу российского меча. А для того надобно князьям от распрей отречься, заодно встать. Успсть бы наставить на то сыновей своих, вразумить. Пусть помнят, дурная слава далеко летит и навеки позором покрывает…
