Подобная двойственность не могла удовлетворить мыслителей, принадлежавших к младшему (по отношению к Пармениду) поколению. К этому поколению относились Левкипп, Эмпедокл и Анаксагор. Все они испытали глубокое воздействие философской поэмы Парменида (Эмпедокл даже заимствовал традиционную форму парменидовской поэмы, хотя со времени Анаксимандра (ок. 610–546) и Анаксимена (ок. 588–525) эта форма должна была казаться уже устаревшей). Все они пытались найти такое решение проблемы бытия, которое снова восстановило бы единство мира, расколовшегося у Парменида на две сферы, не имевшие друг с другом ничего общего. В результате этих попыток возникли три философские и одновременно естественнонаучные концепции, которые сделались классическими парадигмами для многих последующих поколений ученых, занимавшихся философией природы.
Все три указанных мыслителя были стихийными материалистами. Надо, однако, учесть, что понятия сознания в философии того времени еще не существовало, следовательно, не было и гносеологической проблемы, основанной на противопоставлении сознания бытию. С другой стороны, и Эмпедокл, и Анаксагор, и, вероятно, Левкипп были — если не всегда по роду деятельности, то по духу — в такой же мере естествоиспытателями, как и философами. Поэтому предложенные ими решения проблемы бытия сводились в конечном счете к отысканию внутренней структуры чувственно воспринимаемых вещей, которая не противоречила бы требованиям, предъявлявшимся Парменидом к истинному бытию.
Одно из этих требований оказалось невыполнимыми с самого начала, и им пришлось пожертвовать. Это было требование нераздельного единства бытия в прямом, непосредственном смысле. Впоследствии Аристотель показал, что это требование логически противоречиво — по крайней мере если о бытии можно высказать хотя бы одно суждение, за исключением того, что оно есть. Можно думать, что сам Парменид интуитивно чувствовал это и понимал свои разъяснения, что бытие «существует все целиком сейчас, единое, непрерывное» (фр. 8, 5–6) и что оно «ограничено отовсюду, подобно массе хорошо закругленного шара» (фр. 8, 42–43), не в их прямом значении, а лишь в смысле наводящих аналогий. Во всяком случае все три названных мыслителя были единодушны в допущении и фактической множественности бытия. В дальнейшем, на примере Анаксагора, мы увидим, каким образом они могли трактовать требование единства бытия, понимая это единство не прямолинейно, а в иносказательном, может быть, более высоком смысле. Но для всех позднейших авторов, включая Аристотеля, эти три философа были теми, кто в противоположность Пармениду выставили утверждение, что бытие — это не hen, но polla (не единое, но многое).
