. Даже биограф Грановского из числа либералов, А. В. Станкевич, пытавшийся и Грановского представить либералом, за что был подвергнут резкой критике Огаревым, Герценом, Салтыковым-Щедриным, вынужден был признать, что Грановский чрезвычайно интересовался ролью пролетариата в жизни и в социальных движениях Западной Европы XIX в., надеялся, что пролетариат в революции 1848 г. будет способствовать обновлению европейской жизни и что в революции 1848 г. «справедливость, требование истории… на стороне побежденных» (82, 217). Казалось, что Грановский готов к переходу на позиции революционного демократизма, что он на стороне не только русского крепостного, но и французского пролетариата. Но тут-то и выявляется противоречивость его социально-политической позиции: желая освобождения народных масс, улучшения условий их материальной и духовной жизни, он в то же время боялся, не понимал их. Это отчетливо видно по воспоминаниям о Т. Н. Грановском, написанным А. А. Северцевым, сперва слушателем, а затем знакомым московского профессора. Северцев, как видно из его мемуаров, входил в 1849–1850 годах в число тех студентов Московского университета, которые были проникнуты, по его словам, «красными убеждениями». Этой группе студентов лекции Грановского казались недостаточно политически заостренными, актуальными. Северцев написал возражения на лекции Грановского и ознакомил профессора с ними. «По поводу моей статейки, — вспоминал Северцев, имея в виду свои возражения, — он говорил мне, что отличительная черта новой истории есть стремление народных масс к полному и разумному участию в умственном и политическом движении» (29, л. 102). Но, признавая законность этих стремлений, Грановский не видел, как может такое участие осуществиться. Он боялся того, что движение масс разрушит цивилизацию, в то же время задумывался над тем, как избежать этой катастрофы, как сделать возможным участие масс в общественном прогрессе.
Грановский говорил Северцеву, «что как вторжение варваров сгубило древнюю цивилизацию»[5], так сгубит нашу победа пролетариев, но что она неминуема, потому что на их стороне справедливость и более свежие нравственные силы. Это убеждение его смущало, оно как будто рождало борьбу в нем. Для него развитие просвещения казалось не роскошью, а глубокой целью жизни человечества; но также правы были и права равенства, права пролетариев; и обманывать себя надеждой на примирение того, что он считал несовместимым, было не в его натуре. Я выразил надежду, что по мере своего развития наука упростится и сделается доступна массе; следовательно, пролетарии просветятся без погибели теперешней образованности. Он отвечал, что у них нет на то досуга; что в первый раз во всей истории они выступили в такой силе (речь идет о революции 1848 г. —
