.
Он пожал плечами. Патрик продолжал, и вскоре пришло время представиться.
— Айзек, может быть, ты захочешь быть первым сегодня. Я знаю, что для тебя пришло время испытаний.
— Да, — сказал Айзек. — Меня зовут Айзек. Мне семнадцать. И вроде как через пару недель я отправлюсь на операцию, после которой ослепну. Не хочу жаловаться или типа того, потому что я знаю, многим из нас гораздо тяжелее, но эмм… я имею в виду, быть слепым как-то хреново. Хотя, моя девушка помогает. И друзья вроде Августа, — он кивнул в сторону парня, у которого теперь было имя. — Так что вот, — продолжил Айзек. Он смотрел на свои руки, сложенные пирамидкой. — В общем, я ничего не могу с этим поделать.
— Мы с тобой, Айзек, — сказал Патрик. — Пусть Айзек это услышит, ребята.
И мы все монотонно сказали: «Мы с тобой, Айзек».
Следующим был Майкл. Ему было двенадцать, и у него была лейкемия[2]. Всю жизнь. Он чувствовал себя нормально. (По крайней мере, так он сказал. Он спустился на лифте).
Лиде было шестнадцать, и она была достаточно симпатичной, чтобы привлечь внимание красивого парня. Она была постоянной участницей встреч — долго восстанавливалась после рака аппендикса, о существовании которого я раньше не знала. Она сказала — как и в каждый раз, когда я появлялась в Группе поддержки, — что чувствовала себя сильной. Я слушала ее, в то время как брызжущие кислородом трубки щекотали мои ноздри, и думала о том, как все это напыщенно звучит.
Представились еще пятеро, прежде чем очередь дошла до него. Он слегка улыбнулся. Его голос был низким, каким-то дымчатым и чертовски сексуальным.
— Мое имя Август Уотерс, — сказал он. — Мне семнадцать. Меня слегка затронула остеосаркома[3] полтора года назад, но здесь я только по просьбе Айзека.
— И как ты себя чувствуешь? — спросил Патрик.
— О, отпадно, — Август Уотерс улыбнулся уголком рта. — Я на американских горках, которые идут только вверх, друг мой.
Затем была моя очередь, я сказала: “Меня зовут Хейзел. Мне шестнадцать. Щитовидка с метастазами в легких[4]. Я в норме”.
Встреча продолжилась: сражения пересказывались, успешные битвы против безнадежно проигранных войн; надежда хранилась; семьи прославлялись и проклинались; было решено, что друзьям просто не понять; слезы проливались; утешение обеспечивалось. Ни я, ни Август Уотерс не проронили ни слова, пока Патрик не сказал:
— Август, может, ты хотел бы поделиться своими страхами с группой.
— Моими страхами?
— Да.
— Я боюсь забвения, — сказал он после минутной паузы. — Я боюсь его как пресловутый слепой, который боится темноты.
