— Сабран, — сказал мой ранний гость, указывая на себя.
Я вылез из постели, набросил саронг и приветствовал молодого охотника, стараясь тоном не обнаружить своих истинных чувств. Потом я несколько раз крикнул, пытаясь разбудить кого-нибудь на судне. В конце концов, из иллюминатора высунулась взъерошенная голова Даана. Поговорив с молодым человеком, Даан выяснил, что вчера вечером Сабран был в своей охотничьей хижине, в нескольких милях от Тенггаронга. Как только ему сообщили о каких-то незнакомцах, спрашивавших о нем, он тут же сел на велосипед и примчался к пристани. Такое усердие, как мы убедились позже, было в натуре Сабрана. Предприимчивый от природы, он собственным трудом к двадцати годам сумел собрать деньги на проезд до Сурабаи. Ему очень хотелось увидеть этот большой город, о котором так много говорили в Самаринде. В Сурабае он быстро получил хорошо оплачиваемую работу, но пороки и нищета большого города произвели на него такое угнетающее впечатление, что он решил вернуться в родные леса. Теперь он жил в Тенггаронге и содержал двух сестер и мать, выполняя заказы на отлов животных. Для нас такой человек был сущей находкой, и мы предложили ему участвовать в экспедиции. Сабран тут же согласился и укатил на велосипеде за вещами. Когда мы заканчивали завтрак, он вернулся пешком, неся маленький плетеный чемоданчик. Не успели мы оглянуться, как он уже мыл на корме грязную посуду. Оперативность Сабрана добавила нам уверенности, что в его лице мы получили настоящее сокровище.
После завтрака мы принялись обсуждать наши планы. Я рисовал нужных нам животных, а Сабран сообщал их местные названия и рассказывал, где они водятся. Особенно нам хотелось увидеть носача, или кахау, импозантную обезьяну, обитающую только в прибрежных болотистых лесах Калимантана. Изобразить ее было нетрудно, так как самцы кахау имеют огромный висячий нос. Сабран мигом узнал носача по моему неуклюжему наброску и сказал, что их можно найти в нескольких милях вверх по реке.
Вечером мы были уже там. Па заглушил двигатель, и судно медленно понесло к лесу, высокой стеной обступавшему берега. Сабран сидел на носу, сложив руки козырьком. Вдруг он взволнованно указал вперед. Там, в густых зарослях у самой воды, сидело десятка два рыжих обезьян. Они ловко вылавливали из реки листья и цветы и отправляли их в рот, поглядывая на нас без всякого страха, даже с некоторым высокомерием. Длинные носы обезьян ходили ходуном, и вид они имели до того клоунский, что невозможно было удержаться от смеха. Главой этого комического ансамбля был один старый самец. Он сидел на развилке дерева, и его длинный хвост болтался, как колокольная веревка. Рыжий цвет верхней части туловища резко обрывался на пояснице, чресла и хвост сверкали белизной, и казалось, будто мэтр нарядился в белые шорты и оранжевый свитер. Но поразительнее всего был его огромный, бессильно поникший нос, напоминавший красный сплющенный банан. Он имел такие неправдоподобные размеры, что неминуемо должен был создавать своему владельцу немалые трудности при еде. Нос, как семафор, преграждал прямой путь, и старому вожаку приходилось делать рукой обходной маневр, чтобы донести лакомство до рта. Мы подходили все ближе и ближе, пока наконец обезьяны не насторожились, а затем удивительно проворными для таких крупных животных прыжками не скрылись в лесу.
