— Марк.
— Я вижу, Марк, вы кое-что читали о восемнадцатом веке.
Мальчик улыбнулся очаровательной, скромной улыбкой:
— Да не то чтобы. Вообще-то, я только что защитил диссертацию по шотландскому Просвещению.
Генри посмотрел на него с некоторой тревогой:
— Вот как? Очень интересно. Просвещение — это не моя область. Я занимаюсь политикой. Что ж, как вы думаете, они готовы?
Следующие двадцать минут были настоящим адом. Свет слепил, камера пялилась на него в упор. Генри говорил сперва сидя, потом стоя. Сначала сам, затем с подсказками Марка. Казалось бы, короткие фразы было легко запомнить, но они почему-то забывались. Он попытался было экспериментировать с манерой изложения, но обнаружил, что запинается. Это он-то, который всегда был знаменит своей свободной и гладкой речью. На его лекции ходили как в театр. Наконец они закончили.
— Все, — сказала молодая женщина. — Довольно. Отлично.
— Сказывается отсутствие практики, — напряженно выдавил Генри.
— Не волнуйтесь. Заминки на самом деле бывают очень даже уместны.
— С ними речь кажется более естественной, — поддакнул Марк.
«Да-да, до известной степени, — подумал Генри. — Пока очередная заминка не станет полной остановкой».
Он вспомнил о том небритом юнце в джинсах, который вещал что-то, не переставая подниматься на какую-нибудь гору в Уэльсе. Не так-то все просто, как сначала кажется.
Комнату привели в порядок. Выпили еще кофе, вежливо беседуя ни о чем. Марк спросил, над чем Генри сейчас работает.
— У меня есть кое-какие мысли насчет электорального патронажа.
Они ушли. Генри погрузился в кресло:
— Роуз… я бы выпил рюмку кларета. Будьте так любезны.
— Нет, — сказала Шарлотта. — В этом нет необходимости. Просто заказать такси туда и обратно. Водитель поможет. Когда доедем, продемонстрирую свое искусство передвигаться на костылях.
Шарлотте нужно было явиться в больницу для очередного осмотра.
— Почему они не назначили тебе время днем? — нахмурилась Роуз. — Тогда я смогла бы поехать с тобой, и не было бы никаких проблем.
— Вероятно, там прием с утра… Я прекрасно справлюсь сама. Считай это моим первым шагом к независимости.
На самом-то деле независимость все еще представлялась ей отдаленной утопией. Недавно Шарлотта чуть не упала, хотя об этом она никому не собиралась сообщать. Временами она чувствовала слабость и неуверенность. Да и боль, которая если не кусала, то все время глухо ворчала.
— Я отпрошусь у Генри…
— Нет.
«Интересно, — подумала Шарлотта. — Мы поменялись ролями. Теперь я демонстрирую ослиное упрямство. Нетрудно представить, что при этом чувствует Роуз».
