Не знаю, как назвать чувство, которое овладело мною в тот момент. Разочарование? Или что-то близкое к этому?
Он подарил мне не «Канон» Пахельбеля, который мы слушали во время нашей первой встречи, не Баха и не Рахманинова, и даже не популярных в то время среди молодежи «Супримз», «Роллинг Стоунз» или «Битлз». Он подарил мне «Патетическую».
«Патетическая»… Одно это слово почему-то навевало мне мысли о заснеженном поле, начисто лишенном каких-либо красок. Стараясь, чтобы моя улыбка не выглядела застывшей, я рассматривала донельзя унылую картинку на обложке. Она чем-то напоминала декадентские зимние пейзажи Мориса Утрилло.
— Ты не любишь Чайковского? — обеспокоенно спросил Ватару.
Я торопливо замотала головой:
— Нет-нет, очень люблю! Здорово! Спасибо! Можно я ее сразу поставлю?
— Конечно.
Я второпях подбежала к проигрывателю и заменила пластинку «Би Джиз» на «Патетическую». В меру натопленная комната освещалась лишь красноватым огоньком керосиновой печки. Пар, непрестанно струившийся из поставленного на печку чайника, словно вуалью, окутывал все окна туманом.
Не вставая с пола, я слушала «Патетическую» и читала пояснение, написанное на обложке. Содержание текста совершенно не лезло в голову. Я чувствовала, что Ватару, который сидел на кровати, не отрываясь, смотрит на меня. Боясь пошевелиться, я делала вид, что поглощена чтением.
«Патетическую» Чайковского я слушала впервые. И изо всех печальных произведений, слышанных мною прежде, это было самым печальным.
Погрузившись в молчание, мы долго-долго слушали эту грустную музыку. Время от времени Могу начинал на что-то глухо рычать, и его рычание наслаивалось на паузы в симфонии. Он никогда не лаял. Только рычал.
— Кёко, — сдавленным голосом произнес Ватару. Я подняла голову. — Иди ко мне.
Я молчала.
— Иди ко мне, — повторил Ватару. — Сядь рядом.
Я поднялась с пола и села на кровать рядом с Ватару. Кроватные пружины слегка заскрипели под тяжестью наших тел.
Ватару приобнял меня за плечи. Ни с того ни с сего мне вдруг стало ужасно тоскливо.
— Какая грустная музыка, — сказала я. — Почему она тебе так нравится?
— Не знаю, — пробормотал Ватару. — Почему-то, когда я ее слушаю, мне становится спокойно.
— Да?
— Извини, — Ватару чуть сильнее сжал руку, лежавшую на моем плече, и ободряюще похлопал меня, — я вижу, что тебе не очень понравилось.
— Понравилось, — весело ответила я. — Просто сама музыка показалась какой-то чересчур мрачной.
Ватару прикоснулся лбом к моему лбу и на мгновение замер, как будто хотел измерить температуру.
