Я была взволнована, но, стараясь не выдавать своих чувств, сосредоточилась на разглядывании собственных рук, отщипывая заусеницы вокруг ногтей и намереваясь сохранять спокойствие, даже если бы этой парочке вздумалось заняться сексом у всех на глазах. Мне хотелось, чтобы Ватару-сан понял, что я не принадлежу к той породе старшеклассниц, которые принимаются краснеть и визгливыми голосами выражать свое недовольство, едва завидев, как кто-то на людях обнимается, целуется или же позволяет себе еще более интимные действия.
Ватару сидел, прислонившись к стене, уставившись взглядом в одну точку. Ни один мускул у него даже не дрогнул. Я подумала, что он, наверное, сердится. Казалось, будто он хочет сказать Юноскэ, что начинать демонстративные ласки сразу после рассказа о самоубийстве его матери — это уж как-то слишком…
— Мы, похоже, мешаем, — шепнула я ему. Ватару скосил глаза и пристально посмотрел на меня. От его взгляда веяло таким холодом, что невольно захотелось отступить назад. Я закрыла рот.
— Ах… ну, не надо… — несвязно повторяла Эма. — Ведь видят… Все же видят…
Я бы с удовольствием не смотрела, да и не слушала бы, но акт любви, который должен был вот-вот свершиться в углу маленькой, размером в четыре с половиной татами, чайной комнатки, помимо воли возбуждал меня, и одновременно подавлял. В то время моя грудь еще не знала мужских ласк, ни одна рука еще не залезала мне под юбку, и никто еще не заставлял меня стонать, подобно тому, как это сейчас делала Эма. Для меня это было не более чем экранным действом, каких я множество пересмотрела, сидя на затертом стуле моего любимого дешевого кинотеатра, в котором крутили старые фильмы.
— Нет… не надо, — шептала Эма, — все видят.
Шорох одежды стал громче. К этому звуку примешивалось тяжелое дыхание Юноскэ. Я отодвинулась поближе к стенке, чтобы в любой момент иметь возможность встать и уйти, и сунула свои сигареты в карман.
— Пожалуй, — сказала я, приподнимаясь с места, — мне уже пора.
Прежде чем Ватару успел что-либо ответить, Юноскэ, целуя Эму в затылок, сдавленным голосом произнес:
— Может ты, Ватару, тоже свалишь на время?
Для мужчины, увлеченного любовными ласками, его голос прозвучал настолько холодно, что я содрогнулась. После секундного молчания Юноскэ поднял голову и посмотрел на Ватару. В его взгляде читалась легкая усмешка.
— Понимаешь? Эма уже совсем намокла.
Эма намокла… Поняв смысл этих слов, я густо покраснела. Мне стало так стыдно, как будто это не она, а я сношу унижения от своего партнера, но при этом продолжаю задыхаться от жажды любовной связи. Это был стыд пополам с гневом.
