Наша машина дрейфовала с астероидной скоростью, а вокруг была жуткая мясорубка. Рядом с нами плыли куски оплавленного металла, какие-то черные лохмотья, почему-то — совершенно целая и чистая панель воздухозаборников, только с бахромой из проводов с двух сторон, чей-то скафандр — но без тела в нем… Страшненькое было зрелище. И на нас никто не обращал внимания, из чего я заключила, что выглядим мы со стороны так же, как этот батальный мусор. И мне стало ужасно жаль машину, которая нам по крайней мере три раза жизнь спасла.
А Котик говорит:
— Плохо, что рули не фурычат. Нас могут случайно добить — и сказке конец. Обидно будет.
— Ну, так, — говорю. — Обидно.
Но до нас совершенно никому не было дела. Бой уже сместился от этой Надежды тыщи на полторы километров, и все были заняты тем, что тянули дрейфующие грузовики с убитой электроникой в разные стороны. А я все считала наших и патрульных, и никак не могла сосчитать, потому что скорости все еще были очень большие. Я не выключала передатчик, но в эфире только матерились, и если Котик и понимал что-нибудь, то мне было совершенно непонятно, о чем идет речь.
И тут вокруг начало происходить нечто очень странное.
В нашем бедном корабле начала медленно появляться тяжесть, и нас нежно прижало к креслам. Я подумала, что кто-то подцепил нас силовым буксиром вместе с грузовиком, но увидела, как Котик жмет на все подряд, сначала — подушечками пальцев, потом — кулаком — и поняла, что это не наши нас тащат.
А скорость все увеличивалась — и я увидала в оптике, как нас несет по спирали в какую-то чудную воронку — в этакий черный беззвездный провал в Просторе — а вместе с нами закручивает и бандитов, и грузовики, и патрульных. И что у всех двигатели работают по полной, но не справляются — а закручивает все быстрее и быстрее. И что траектория у нас — как у чаинок в чашке, когда размешиваешь сахар.
А скорость тем временем так возросла, что тело будто свинцом налилось, уже дышать тяжело и шевельнуться трудно. И у меня не хватает воображения представить себе, куда это мы дружно влипли, но я понимаю, что это очень и очень серьезная неприятность — но додумать до конца я не успела.
Тяжесть сначала выключила мне зрение, а потом — разум.
Первое, что мне в голову приходит, почему-то: «Стану поливать я цветик голубой, чтоб он рос в подарок маме дорогой». И эта глупость у меня в голове вертится и вертится в каком-то кровавом тумане, пока я не вспоминаю, что эти стишки я в детском саду учила. Двадцать лет назад. А сейчас я уже не там.
