Или колоски те самые пресловутые — стоят в поле копёшки. И подойти к ним, зерна осыпающегося в ладошку набрать — не моги! По ним вороны ходят, воробьи скачут, мыши вокруг, аж солома шевелится. А ты — не смей трогать! Для мышей получается, берегли.
Но и это не всё. Деду повезло — его призвали в армию во время будущей второй мировой войны, для СССР — Великой Отечественной. И погиб бы дед, если бы не контузия, его комисовали. Деду, как поправился чуть, и из больницы выписался, страсть как не хотелось домой в свою Серпиловку возращаться, тем более что с председателем он на «ножах» был, и завербовался он на завод «ЗИС». Мысль была — поработать на заводе и получив документы — паспорт, крестьянам паспорт не положен был, стать «свободным» человеком, осесть в городе. Так в отделе кадров документы у него забрали, а через пять лет, когда дед думал, что вот наконец, получит паспорт, его… направили по месту жительства. На ПМЖ. Так что дед мой иллюзий насчёт того, чем является Советская Власть не питал. Уже позже, при Хрущёве, когда крестьянам стали давать паспорта, уехал он жить в Латвию. И описал мне, в чём различие латышской деревни и русской, в глубинке.
— Латышей так как нас работать — не заставишь! Латыш насмерть стоять за свой образ жизни будет! Да если бы их в такие условия, как нас поставили бы, я своим знакомым латышам о своих бедах рассказывал, — говорил дед, НЕ ВЕРИЛИ! они мне, вырезали бы через день колхозное правление и районное бы впридачу. Впрочем, у них, прибалтов, лесные братья почти до шестидесятых за независимость боролись.
— Вот такие вот воспоминания у моего деда о Совдепии остались. Из первых рук, что называется, информация. И ведь дед не из кулацкой семьи происходит. Из самой что ни на есть бедняцкой. Сколь-нибудь хорошо жили они вот сейчас, в двадцатые, до начала коллективизации. Стали середняками, одни из первых вступили в колхоз, когда началось. Поэтому их не раскулачили, а тех, кто задержался с регистрацией — те на Урал поехали.
— Так что думай, Бронштейн, хорошо думай о том, что делашь.
— М-да, Митя помолчал. Затем обратился к пришельцу:
— Я всё равно ничего лучшего, чем мой путь в науку, ну в той реальности, где тебя не было, предложить не могу. А тут, с тобой, получается, влипли мы. Какого чёрта ты перед тем преподавателем «выпендривался»?! Вот «мобилизуют» нас аки твоего деда, и пиши пропало — не «вздохнуть, ни пёрнуть»! Сам себе не принадлежишь. Я рабом быть категорически не хочу! Хватит с нас, евреев, египетского рабства! Наелись им до конца времён! Это я тебя, Макаров, должен спрашивать, что делать? Накузьмил ты мне, своим «прогрессорством»!
