Затем, Макаров стал вспоминать приёмы некогда изучаемого им айкидо. Впрочем, тогда, в юности, он особых успехов не добился.
Сейчас же, обладая невесть откуда взявшимся опытом, позволявшим уверенно судить о назначении тех или иных приёмов, Макаров принялся разрабатывать один из них, который для нынешнего тела был наиболее прост в исполнении.
— Макаров, действия что ты выполняешь, это приём какой-то борьбы? Вроде ты как-то рассказывал об айкидо.
— Угу. Правда тогда, я зря потратил время. Айкидо довольно сложно в освоении. Лучше я бы посещал секцию самбо. А так толком драться так и не научился. Вот, вспомнил один приёмчик, пытаюсь его точно воспроизвести.
— И смысл? Одного приёма для драки мало! — скептически возразил Бронштен.
— Брюс Ли, известный боец и киноактёр, как то раз сказал:
— Я не опасаюсь бойца, знающего тысячу приёмов. Я опасаюсь бойца тысячу раз повторившего один приём! — парировал Макаров. Это приём позволяет уклониться от удара противника и использовать его энергию движения. Вот и будем его доводить до совершенства. Учитывая практически поголовную «боевую» неграммотность нынешнего населения, этого будет достаточно, чтобы сойти за неплохого рукопашника.
— Ладно, посмотрим, согласился Бронштейн.
Закончив тренировку, Матвей посмотрел на Островского, и увидел, что тот выбрался из своего спального мешка и с интересом наблюдает за ним.
— Что это за гимнастика такая чудная?
— Пытаюсь изобрести приём борьбы, специально «заточенный» под «щуплого» студиозиуса.
— А… Не проще ли изучить приёмы обычной кулачной борьбы?
— Может быть, не буду спорить. Но проверить мой «самодельный» приёмчик не помешает. Вот разучу его как следует, и сравним, чья борьба лучше.
— Хорошо! Островский явно заинтересовался.
Последующий час путешественники потратили на то, чтобы установить в обнаруженном далее по дороге затоне сетку на рыбу. Проверили свои велосипеды, а затем занялись сбором топлива для костра. Что, учитывая практически полное отсутствие деревьев в округе, окзалось непросто.
Матвей нарубил собственноручно выкованным во время экспериментов по получению стали «мачете» хмызняка — прутьев кустов, росших на берегу. Николай же собрал выброшенный на берег просохший плавник.
Провозившись ещё час, набрали топлива достаточно для костра.
Прутья, нарубленные Бронштейном гореть не хотели, даже несмотря на полив их триэтилалюминием — самовоспламеняющейся на воздухе жидкости, которую Матвей взял из химлаборатории взамен спичек. Несмотря на доменный жар, который давала эта жидкость, костёр из прутьев хмызняка отчаянно дымил, но разгораться не желал.
