– Если честно, второй раз за всё время пребывания в Париже ем сыр. У меня такая партизанская война – не есть в Париже сыр.
– Война против французов?
– Нет, что Вы! Против чего-то большего эта моя война. И сыр в ней – условность. И не есть его – условность. Другого способа не придумала, потому веду маленькую нелепую войну против поедания сыра в Париже.
– Война – сильное слово. Я так понимаю, что оно отражает Ваше внутреннее состояние, а вовсе никак не характеризует предпринимаемые действия. Ну, да ладно. Надеюсь, водка не находится в зоне конфликта? Как Вам она?
– Хороша. Но она не подействует до тех пор, пока я буду в напряжении ожидать Вашего вопроса.
– Намек понял. Не будем более переводить ценный продукт. Сударыня, позвольте полюбопытствовать: какой такой боли в них нет? – Лука Демьянович кивнул в сторону беззаботно танцующих.
Я молчала. Ждала этого вопроса, но всё равно оказалась к нему не готовой. Водка растеклась по телу теплом и спокойствием. Сейчас для меня самой слова о боли показались бы очень странными. Только я бы не стала ничего уточнять. Я бы сделала вид, что не придала им значения. Налила бы человеку, сказавшему их, водочки. Рассказала бы забавную историю, чтобы вызвать улыбку, а лучше смех. И постаралась бы убедить себя, что слова о боли были случайными. Боли на самом деле нет, и слов о ней тоже больше не будет. Лука Демьянович оказался не из породы трусливых страусов. Он помолчал вместе со мной, а потом продолжил:
– Мы можем видеть только то, что руки и ноги у них на месте, что им сейчас весело, а что будет потом, когда никто не будет их видеть, что у них на душе – мы не можем видеть. Ни сейчас, ни потом.
Я почувствовала, что тепло дня растаяло совсем. От воды потянуло свежестью, рождающей в теле озноб.
– А не завалялся ли у Вас плед?
– Завалялся, – Лука Демьянович вытащил из-под своего кресла пакет, из которого извлек два клетчатых шерстяных пончо.
Я забралась с ногами на кресло и закуталась в мягкую клетку.
– Спасибо. Я забыла спросить, может быть, Вы кого-то ждете?
– Почему так решили?
– У Вас было два кресла для гостей. Сейчас мне кажется, что это вовсе не случайно.
– Права, матушка. Там, – он опять кивнул в сторону танцплощадки, – отплясывает мой внук. Он натанцуется и всегда ко мне приходит. Мы сидим, немножко разговариваем. А иногда он приходит со своей девушкой. Поэтому я всегда выставляю три кресла, беру немножко на стол и пончо, чтобы они подольше не начали стучать зубами от холода и побыли со мной. У меня еще есть в термосе горячий чай. Хотите горячего чаю?
