Алина Крупнова
В тот момент они перестали слепо следовать традициям шансона. Шнуров — он все-таки немножко Джим Моррисон, где надо. Он все-таки не совсем шансон. Он тебе и Моррисон, и Челентано, и Юрий Антонов, и Сид Вишес. К тому же, как показала позже практика, попытки чистого жанра, типа «Ля-Минор», здесь не прижились. Поэтому те же «Ля-Минор» пошли чесать по европейским клубам и прекрасно себя там чувствуют. Они не вылезают из Австрии, Германии, Франции. А вот у нас под водочку не пошло.
Алексей Зимин
«Мат без электричества» я первый раз услышал в бессознательном состоянии. Была весна 2000-го, апрель, а может, и март. Была квартира у Елоховской и день рождения хозяйки квартиры. Или просто крупная пьянка, не суть.
Утром я проснулся там один, лежа на полу, закутанный в пыльный ковер с полным комплектом абстинентных удовольствий.
Освободившись от ковра, я практически на ощупь — глаза не открывались — доковылял до кухни, пальпировал холодильник и, с трудом найдя на нем ручку, распахнул, и — опять-таки на ощупь — нашел там початую бутылку водки. Из раковины тем же манером извлек рюмку, налил ну и так далее. Глаза приоткрылись и обнаружили магнитофон на столе. Я нажал кнопку «play», и из магнитофона с удивительно нужной громкостью засопели трубы вступления к «Дикому мужчине». Я налил еще рюмку, выпил — и охуел.
Один мой приятель, повернувшийся на музыке даб и регги, верил в теорию ритмических вибраций. Он говорил, что в каждом человеке пульсирует свой ритм, и музыка, вообще всякое искусство только тогда по-настоящему трогает, когда внешний и внутренний ритмы попадают в нужный резонанс.
Теперь мне уже трудно объяснить, чем, собственно, меня так зацепили именно эти песенки. Но все в них волшебным образом срифмовалось и с моим незаконченным филологическим образованием, и с интуитивной страстью к панку, и с трудовой книжкой с записями о работе дворником, слесарем и начальником передвижной библиотеки — вся биография: и какая-то лихая и победительная в своем пораженчестве сексуальность, плюс еще похмелье, и смерть, и загробный оптимизм. Все, чем я жил и что нажил к тридцати годам, в опереточной, но самой точной форме было в этих шансонетках. В голосе Шнурова не было и тени вдовинского кривляния, не было никакой театральности. Это были песни по формуле Платонова: которых никогда не слышал, но слова которых втайне знаешь.
Я позвонил хозяйке и рассказал ей о своей находке. Оказалось, что находку эту я сделал еще вчера ночью, случайно поставив кассету, а потом, никого не подпуская к магнитофону, заставлял всех слушать «Мат», пока сам не упал замертво и не завернулся в пыльный ковер.
