Я кручу педали и чувствую, что мускулы нарастают. Девочки не должны так накачивать себе ноги, делают мне замечания на уроках физкультуры, но зато я на своих ногах стою крепко и умело ими пользуюсь. Могу поставить подножку на школьном дворе или оттолкнуться, когда я стартую от бортика: я уже выиграла школьный чемпионат в ледяной воде за Сёндерхаве и плаваю все лучше и лучше. У двоих мальчишек тогда случились судороги, одного из них я вытащила сама, так что я с уверенностью рисую себе долгие экспедиции по Сибири в самые отдаленные ее уголки, туда, где нужно все привести в порядок, наладить, подготовить к долгой суровой зиме. Там все дается через усилие, тяжелым трудом, а я — девочка, но я могу вкалывать целый день наравне со всеми, только ноги вечером гудят, но я ложусь и засыпаю будто убитая. Несколько раз мне составляет компанию Еспер, в волчьей шапке и с бронзовым загаром, потому что он только-только вернулся с юга и ему надо приучить глаз к другим видам, кроме пальм и хижин. А я рада, что он снова там, где я.
Вот об этом я и размышляю, глядя в окно, а еще я думаю о Рубене из моего класса; он теперь самый красивый мальчик в школе, потому что Еспер уже выпустился. Рубен поцеловал меня за школьным сараем, это было приятно, но, когда я стала вечером укладываться спать, я уже ничего не помнила. Он еврей. В общем, он и раньше был евреем, но тогда про это никто не думал. Я знаю о евреях только то, что рассказывала мать — они распяли Иисуса и отпустили разбойника Варавву. Мне кажется, Иисус сам был евреем, хотя меня эти разбирательства не интересуют; я думаю, если б евреи не казнили Иисуса, то это сделал бы кто-нибудь еще — чтобы матери было о чем сочинять псалмы и песни, было о чем вздыхать, глядя на большое, висящее над пианино изображение Иисуса на Масличной горе. Освещенный луной, он скорбш и тоскует в час сомнений. Это содержание жизни моей матери, оно заполонило собой Асилгате, а теперь вот Лодсгате до трактира "У причала", но дальше до мола, если верить Есперу, тянется территория, свободная от Библии.
Не думаю, что Рубен отпустил бы Варавву, но ему страшно. Ему страшно, потому что отцу его делается страшно, когда он читает новости из Германии, особенно о том, что называется в газетах Anschluss.
Я тоже получаю весточки из Германии. От Хельги из Магдебурга. Мы начали переписываться больше года назад, наш класс — с ее одноклассниками, чтобы упражняться в немецком, но, кажется, только у нас дело не ограничилось двумя первыми письмами. Мы пишем о наших братьях. Ее Вальтер — член "Гитлерюгенд", а она не хочет вступать, и отец не решается сказать свое слово ни ей, ни брату. А я не решаюсь пересказать это Есперу. Она пишет о своей собачке Канторе, которая воет каждый раз, когда по улице с песнями маршируют солдаты. Она описывает широченную Эльбу, протекающую через город, благодаря чему в Магдебурге тоже есть гавань, хотя город лежит далеко от моря. Это я знала и раньше, это написано в учебнике по географии. Я его проштудировала от корки до корки. Она пишет, что в ее классе евреи уехали. А я рассказываю про Лоне и про Сибирь. Я могу это сказать, потому что Хельга так далеко. Я тебя не понимаю, отвечает она, в Сибири концлагеря, das habe ich in der Schule gelernt. Но Сибирь огромная, а Хельга не все знает, так что я ее прощаю.
