Не знаю, спала ли я, когда буря подёрнулась безмятежной рябью. Мне вовсе не казалось, что воздух стал чище — но, возможно, лишь потому, что в тот момент моё внимание привлекли быстрые мягкие шаги, доносившиеся из коридора, который вследствие нашей бедности не был устлан ковром. Я легко могла узнать по шагам всех, кто жил в доме, но эти звуки были мне не знакомы.
Я, с моей привычкой тревожиться раньше времени, прямо в пижаме бросилась к двери и выглянула в коридор. Там сквозь каждую щель, свободно и плавно, сочился рассвет, смутно выделяя со спины удаляющуюся фигуру, ростом с мою мать, но с курчавыми рыжими волосами и в длинном платье цвета ржавчины. Казалось, что её мягкие шаги действительно отдаются эхом от голых досок. Мне не было нужды раздумывать, кто она и куда направляется. Я разразилась бесцельным плачем, который так презирала.
Утром — и ещё не решив, что сказать — я позвала Константина взглянуть на дом. Я была вполне готова к значительным переменам, но ни одной не увидела. Спичечные подпорки лежали на прежнем месте, а куклы — такие же неподвижные и миниатюрные, как и раньше, с пыльными или даже потраченными молью волосами — сидели спиной ко мне на стульях и диванах Длинной гостиной. Константин посмотрел на меня с любопытством, но я ничего ему не рассказала.
За этим сном последовали другие, хотя между ними случались немалые перерывы. Многим детям раз за разом снятся одни и те же кошмары, угнетающие своим правдоподобием и содержанием вселяющие страх. Опыт говорил мне, что я должна избавиться от этой привычки, чтобы не потерять мой дом — по меньшей мере, мой. Да, теперь он пугал меня, но я знала, что должна взяться за ум и постараться по-взрослому взглянуть на раскрашенные деревяшки и девять набитых кукол. И всё же скверно было слышать их шаги в темноте, то тяжёлые, то крадущиеся — а значит, принадлежащие не одной, а многим, если не всем сразу. Хуже того, я перестала спать по ночам, боясь, что безумная (я в этом не сомневалась) кукла совершит что-нибудь безумное, хотя и отказываясь думать, что именно. Я больше ни разу не осмелилась выглянуть из комнаты. Теперь, когда что-то случалось — и случалось, как уже было сказано, с перерывами, которые мне, в мои юные годы, казались долгими, — я оставалась в постели, напрягшись всем телом и не чувствуя под собой простыней. Шаги, к тому же, сами по себе не были постоянными, и их непостоянство не позволяло сообщить о них другим; вряд ли я вообще услышала бы что-либо достойное внимания, если бы однажды не увидела это своими глазами. Но теперь я заперла снаружи дверь нашей гостевой комнаты и совершенно забросила моё прекрасное и неприступное поместье.
