* * *
Из-за собрания, приглашения на которое Сандру не удостоили, Конгрив задержался в здании дольше обычного. В начале восьмого, уходя, он постучал ей в дверь.
— Вы еще здесь, доктор Коул?
— Уже заканчиваю.
— Вы написали заявление, о котором я просил?
— Завтра утром оно будет на вашем рабочем столе.
Подождав, пока он уйдет, она выглянула в коридор. Джек Геддес все еще сидел там, раскачиваясь на табурете и что-то бурча себе под нос. Сандра дождалась, пока шаги Конгрива стихнут в конце коридора. Заведение уже жило по-вечернему: почти весь дневной персонал разошелся, пациенты, не лишенные свободы передвижения, покинули столовую, некоторые из них смотрели в общей комнате телевизор. От дверей приюта доносился смех санитаров.
Она закрыла дверь и вернулась к столу. Пришло время позвонить Боузу.
1
Врачи на целую неделю посадили Оскара и меня на карантин, проверяя, не принесли ли мы какую-нибудь заразу. Но в наших организмах и психике ничего неподобающего не нашлось — хотя это заключение не могло быть исчерпывающим, ведь гипотетикам ничего не стоило внедрить нечто, не поддающееся обнаружению. Нас сочли безопасными, образец, который мы доставили, хрустальная бабочка в герметическом контейнере, была мертва — или спала непробудным сном.
Известие о происшествии на Земле Уилкса быстро распространилось по Воксу. Всеобщий траур по погибшим солдатам и ученым был написан на лицах обследовавших нас с Оскаром врачей, как и на лице самого Оскара. Я не удержался и спросил его, каково это — испытывать чувства, усиленные переживаниями всего населения города.
— Мне больно, — ответил он. — Но это лучше, чем страдать в одиночку. Самым невыносимым для меня было ощущение после атаки, заглушившей «Корифея»: бесчисленные погибшие — и невозможность горевать вместе со всеми. Вот когда я испытал нестерпимую, неописуемую боль!
Словом «Корифей» здесь обозначалось понятие, для которого не существовало эквивалента в английском языке. В старинных словарях оно подавалось как заимствование из древнегреческого, означавшее «руководитель хора», «хормейстер». На Воксе так называли программный комплекс, сводивший воедино всю систему индивидуальных нейронных «узлов». Это было эмоциональное сердце Сети, «парламент любви и совести», как выражалась Эллисон.
Обособленное переживание (например, чувства вины или любви) некогда было неотъемлемой составляющей человеческой природы, видовой особенностью. Согласен, неплохо делиться тяжестью на душе с другими: это облегчает боль. Готовность каждого жителя Вокса разделить с ближним его горе была достойна восхищения. Но ценой этого взаимного утешения стала утрата личной автономности, права на приватность.
