Он отправился дальше, напоминая себе на ходу о том, что опаздывает с возвращением в контору. Дело, которое он должен был выполнить после возвращения, ему не нравилось, однако отлагательства не терпело. И потому он не стал тянуть время, заставил себя поторопиться.
Он обогнул угол. И в узком пространстве между темными силуэтами двух зданий, словно в щели приоткрывшейся двери, увидел повисшую в небе страничку гигантского календаря.
Этот календарь мэр Нью-Йорка воздвиг в прошлом году на крыше дома, чтобы граждане получали представление о дате столь же легко, как о времени, которое можно было определить при взгляде на башню с часами. Белый прямоугольник парил над городом, сообщая текущую дату заполнявшим улицы людям. Ржавый свет заката высвечивал на прямоугольнике: 2 сентября.
Эдди Уиллерс посмотрел в сторону. Вид этого календаря никогда не нравился ему. Календарь волновал Эдди, причем, как и почему, сказать он не мог. Чувство это примешивалось к снедавшему его ощущению тревоги; в них угадывалось нечто общее.
Он вдруг подумал, что существует некая фраза — нечто вроде цитаты — выражавшая то, на что намекал своим существованием календарь. Однако фраза эта никак не хотела отыскиваться в памяти. Эдди шел, пытаясь все же сформулировать это предложение, висевшее пока в сознании пустым силуэтом. Очертания эти ничем не наполнялись, но и не желали исчезать. Он обернулся. Белый прямоугольник возвышался над крышей, изрекая с непререкаемой окончательностью: 2 сентября.
Эдди Уиллерс опустил взгляд вниз — к улице, к тележке с овощами у крыльца облицованного бурым песчаником дома. Груда яркой золотистой моркови соседствовала со свежими перьями зеленого лука. Чистая белая занавеска плескалась из открытого окна. Повинуясь умелой руке, автобус аккуратно огибал угол. Уиллерс удивился вернувшемуся чувству уверенности и тому, откуда взялось неожиданное и необъяснимое желание, требовавшее, чтобы все увиденное не оставалось под открытым небом, незащищенным от распахнутого пространства над головой.
Дойдя до Пятой авеню, он принялся рассматривать витрины магазинов, мимо которых проходил. Ему ничего не было нужно, он ничего не хотел покупать; но ему нравились выставки товаров, любых товаров, предметов, изготовленных человеком и предназначенных для людей. Видеть процветающую улицу всегда приятно; здесь было закрыто не более четверти магазинов, и пустовали только их темные витрины.
Сам не зная почему, он вдруг представил себе дуб. Ничто здесь не напоминало об этом дереве. Однако он вспомнил о дубе и о летних днях, проведенных ребенком в поместье Таггертов. Большая часть его детства прошла в обществе детей Таггертов, а теперь он работал на них, как дед его и отец работали на их деда и отца.
