— О да, я полагаю, что могу оказать вам помощь в ваших расследованиях. Думаю, не будет преувеличением сказать, что я — узел притяжения в этом городе. Вена есть луковица. Это видно по самой кольцевой планировке города. Аристократический Внутренний город опоясан Рингштрассе; пригороды среднего класса окружены кольцом бульвара Гюртель,[49] и только дальше располагаются более бедные кварталы-окраины, где рабочие влачат свои всеми позабытые презренные жизни.
Гросс вновь чуть было не прервал его, но Вертен наступил ему под столом на ногу, чувствуя, что Краус наконец приближается к теме.
— Я являюсь частью этой огромной вонючей луковицы, возможно, даже в самой ее сердцевине. Я внимаю всему как издатель. Люди пишут мне, останавливают меня на улице, чтобы поделиться со мной секретами, оставляют послания через официантов в кофейнях. Несколько друзей и я регулярно встречаемся за столом в кафе «Централь», где мы еженедельно сходимся, чтобы обсудить события, кипящие в горниле жизни, коим является Вена. Эти друзья, в свою очередь, принадлежат к другим кружкам, таким как окружение или Фрейда,[50] или Шнитцлера,[51] или Климта, или Лооса, Виктора Адлера, Маха. Даже, что чрезвычайно важно для вас обоих, Малера.
Он наградил их еще одной своей улыбочкой рептилии с плотно сжатыми губами, блеснув глазками за крошечными стеклами очков.
— Короче говоря, господин Краус?.. — подытожил Гросс, теперь уже окончательно потеряв терпение.
— Доктор Гросс, я уверен, что вы не сможете вынести длинную версию. Дело может кончиться апоплексическим ударом.
— Тогда излагайте короткую, — потребовал Гросс.
— Список получается обширным, — задумчиво произнес журналист. — Первое, что мне приходит в голову, так это несколько возможностей. Вы совершенно зря сбрасываете со счетов женщин…
Вертен и так зашел довольно далеко в доверии к Краусу, описав ему в общих чертах возможную угрозу Малеру. Не всплывет ли эта угроза в печати в журнале Крауса? Журналист дал слово чести, что нет, но Вертен не стал бы биться об заклад по этому поводу.
— …ибо лично мне известно, что Герта Райнгольд пришла бы в восторг от кончины Малера.
— Моцартовское сопрано в Придворной опере? — уточнил Вертен.
— Да, и ее жалоба просто восхитительна. В прошлом месяце на репетиции «Волшебной флейты» он заставил ее пропеть слова «Умри, ужасное чудовище!» тридцать раз подряд, поскольку Малер был недоволен ее исполнением. В конце концов она просто выкрикнула эти слова в лицо самому Малеру, остановив всю репетицию. Но она — всего-навсего женщина. Однако современная освобожденная женщина нашего времени, как я полагаю, должна быть включена в список возможных злодеев. Тем не менее что такое освобожденная женщина? Всего-навсего рыба, борьбой добившаяся выхода к берегу.
