Одна из глав книги была посвящена творчеству Б.А. Пильняка, которого в высших партийных кругах рассматривали чуть ли не как контрреволюционера [83] . Троцкий же приветствовал произведения писателя и заключал: «Талантлив Пильняк, но и трудности велики. Надо ему пожелать успеха» [84] . В связи с преследованием цензурой произведений Пильняка Троцкий 15 декабря 1923 г. обратился к Луначарскому с официальным письмом, где поставил риторический вопрос: «Что же творит наша милая, но слишком богомольная цензура?» [85]
Следует отметить, что даже к тем писателям, творчество которых было ему совершенно чуждо и в политическом и в культурном смысле, Троцкий не просто относился терпимо, но, в отличие от других высших большевистских функционеров, стремился им помочь. Характерно в этом плане его отношение к писателю Ф.К. Сологубу, с которым Троцкий был знаком с 1911 г., встречался с ним в Мюнхене. Гротескно-сатирический роман Сологуба «Мелкий бес» Троцкому очень не нравился. Тем не менее он несколько раз сочувственно откликался на просьбы писателя, находившегося в крайне бедственном положении. По просьбе Сологуба Троцкий просил пересмотреть решение ВЧК о запрете ему выезда за границу, содействовал предоставлению ему дачи, предпринимал меры для охраны его квартиры в Петрограде, даже ходатайствовал о льготном билете писателю из Костромы в Петроград [86] , наконец, сочувственно отнесся к идее В.П. Полонского [87] , руководившего литературно-издательским отделом Политуправления Красной армии, оказать Сологубу материальную помощь.
По просьбе того же Полонского помощь была оказана также живописцу Б.М. Кустодиеву, который, хотя и придерживался в целом реалистической манеры, отдавал дань модернистским течениям, чего Троцкий не одобрял. В последние годы жизни Кустодиев был разбит параличом, находился в почти катастрофическом материальном положении. Узнав об этом, Троцкий распорядился оказать ему скорейшее материальное содействие. «Опыт с Кустодиевым показал, – писал Полонский Троцкому в июне 1924 г., – что из всех влиятельных товарищей Вы один приняли его дело близко к сердцу. Благодаря Вашему содействию удалось облегчить его положение» [88] .
Еще раньше, в августе 1922 г., накануне отъезда за границу поэта Бориса Леонидовича Пастернака, который отбывал в Германию по официальному разрешению, Троцкий пригласил его к себе, дав получасовую аудиенцию, которая была больше похожа на допрос. Биограф Пастернака Д. Быков пишет: «Это был первый контакт Пастернака с партийным чиновником такого уровня. Накоротке с Троцким была Рейснер, с которой Пастернак был на «ты»; однако лично разговаривать с вождями ему доселе не случалось. Стратегию он с самого начала выбрал безупречную – разговаривал с вождем очень просто, отвечал, как всегда, туманно. Троцкий спросил, не планирует ли Пастернак остаться за границей. Пастернак горячо – и вполне искренне – заверил, что вне России себя не мыслит. Впрочем, утешил его Троцкий, скоро ведь революция шагнет и в Германию, и повсюду… А почему, спросил он, вы не откликаетесь на события текущего момента? Пастернак принялся объяснять, что «Сестра моя жизнь» и есть самый актуальный отклик, что об этом даже пишут – книга революционная, а ничего революционного в ее тематике нет; революция, говорил он, призвана дать прежде всего свободу индивидууму. Разве не так? Троцкий кивнул, в его концепцию это вписывалось. А если так, продолжал Пастернак, то лирика и есть наивысшее проявление индивидуальной свободы… расцвет личности… Троцкий благосклонно отпустил его» [89] .
