Двадцать минут десятого. Иду в кухню выпить кофе. Здесь, как всегда, в центре внимания Чарли Маккарти. Он рассказывает о своих похождениях прошлой ночью на Вестчестер-авеню. Ребята с чашками в руках сгрудились вокруг него, и Чарли разливается соловьем: «И вот под конец занесло меня в один кабак где-то возле 174-й улицы. За стойкой — красотка. Чуть ли не в чем мать родила. Буфера что надо, но фальшивые. Расчет на дураков. Ясно? Я, значит, принимаю стаканчик виски, а сам оглядываюсь по сторонам. Вокруг полно хорошеньких пуэрториканочек, но каждая — со своим ухажером. Так что остается краля за стойкой. Только я на нее уставился, появляются трое. И дураку ясно: полицейские — спортивные пиджачки, начищенные ботиночки и все такое прочее. Один подходит к стойке, облокачивается и начинает разглядывать кабак, словно он здесь хозяин. Пиджак расстегнут, рука на поясе, и кобуру видно. Ну, думаю, и дерьмо же ты. Не стал с ним связываться и смотался домой».
Ребята ухмыляются, но хохота не слышно. Билли-о бросает газету на стол и говорит:
— И это все, Чарли?
Чарли стоит спиной к стене, словно готовится отразить нападение.
— Не помню, — отвечает он. — К сожалению, я оставил свои заметки в шкафу.
— Ну так сходи загляни в них, — говорит Билли, — потому как твоя история остроумием не блещет.
— Подумаешь какой профессор остроумия нашелся, — обрывает Чарли.
— Я, может, и не самый остроумный человек на земле, — говорит Билли-о, — но уж тебя-то я знаю как облупленного и россказни твои могу оценить по достоинству. За эту историю ты получаешь кол. Не больше.
— Да что ты понимаешь, Билли? Ты хорошей шутки в глаза никогда не видел, а увидишь — не узнаешь. Ну, ладно, время девять тридцать. Тащи наверх свою «Нью-Йорк таймс», сможешь подтереть ею пол.
Раздается проверочный сигнал. Одиннадцать звонков, потом еще одиннадцать. Время для уборки помещения. Мы все дали согласие поработать сегодня сверхурочно. Решили оставить депо в чистоте для тех, кто завтра будет здесь разговляться. Если мы сегодня поработаем на совесть, на долю завтрашнего караула останется не слишком много дел. Нехорошо заставлять людей драить полы в светлое пасхальное воскресенье.
Разбиваемся на группы — у каждого свои обязанности. Билли-о идет в раздевалку, я беру метлу и направляюсь к лестнице, ведущей в подвал. Выходя слышу, как Чарли, взгромождая стулья на столы, ворчит:
— Неудивительно, что он не может понять хорошую шутку, — у читателей «Нью-Йорк таймс» не бывает чувства юмора.
