он подумает о ней? Ох, ну почему эти ужасные неприятности случаются именно тогда, когда девушка хочет произвести самое благоприятное впечатление?
Кеннет вовлек ее в круг танцующих.
— Надеюсь, что по меньшей мере один танец моя искалеченная лодыжка выдержит, — сказал он.
— Она еще болит? — спросила Рилла.
Ох, почему она не придумала ничего другого, что можно было бы сказать? Ведь она знала, что ему до смерти надоели расспросы о его ноге. Она слышала, как он говорил об этом, когда заходил в Инглсайд… слышала, как он сказал Ди о своем намерении носить на груди плакат, объявляющий всем и каждому, что ему уже лучше и все такое. А тут она вдруг взяла и снова задала ему этот надоевший вопрос.
Кеннет действительно устал от расспросов о его ноге. Но, с другой стороны, его не так уж часто спрашивал об этом ротик с такой очаровательной, словно созданной для поцелуев ямочкой над верхней губой. Возможно, именно поэтому он ответил очень терпеливо, что лодыжка болит все меньше и не очень ему досаждает, если он не проводит слишком много времени на ногах.
— Доктора обещают, что со временем она будет такой же выносливой, как прежде, но этой осенью мне придется отказаться от игры в футбол.
Они танцевали, и Рилла знала, что каждая девушка, которой они попадаются на глаза, завидует ей. После танца они спустились по вырубленным в скалах ступеням к воде. Кеннет отыскал маленькую весельную лодку, и они переплыли через залитый лунным светом канал к дюнам, где гуляли по песку, пока лодыжка Кеннета не дала о себе знать. Тогда они сели среди дюн. Кеннет говорил с ней так, как говорил раньше только с Нэн и Ди. Рилла, охваченная робостью, причин которой не понимала, говорила мало и думала, что он, наверное, считает ее ужасно глупой, но, несмотря на этот страх, все было совершенно чудесно: великолепная лунная ночь, сияющее море, крошечные волны, с шуршанием набегающие на песок, прохладный и озорной ночной ветер, тихонько напевающий в жестких травах на гребнях дюн, негромкая сладкая музыка, доносящаяся с маяка.
— «Под песенку лунного света танцуют русалки в воде», — негромко сказал Кеннет, цитируя строку одного из стихотворений Уолтера.
Только он и она, вдвоем, здесь, где все чарует слух и взор! Если бы только ее туфельки не жали так ужасно! И если бы только она могла говорить так же остроумно, как мисс Оливер… нет, если бы она только могла говорить так, как обычно говорит с другими мальчиками! Но она не могла найти нужных слов; она могла только слушать да изредка бормотать в ответ что-нибудь банальное. Но, возможно, ее мечтательные глаза и ямочка над верхней губой и стройная шейка достаточно красноречиво говорили вместо нее. Во всяком случае, Кеннет, казалось, не спешил с предложением вернуться на маяк, а потом, когда они все-таки вернулись, все уже сидели за ужином. Кеннет нашел для нее место за столиком у окна кухни маяка и сидел на подоконнике рядом с ней, пока она ела мороженое и торт. Рилла смотрела вокруг и думала о том, какой прелестной оказалась ее первая вечеринка. Она
