В этот момент, прежде чем Рилла успела ответить, в комнате, открытое окно которой располагалось прямо над верандой, заревел Джимс… Джимс, почти никогда не плакавший по вечерам. Более того, в этом реве звучали настойчивость и решительность, свидетельствовавшие — как было известно Рилле из опыта, — что какое-то время Джимс уже хныкал потихоньку и теперь дошел до полного отчаяния. Когда Джимс начинал так плакать, он доводил дело до конца. Рилла знала: бесполезно сидеть сложа руки и делать вид, будто ничего не слышишь. Он не остановится; а когда такие визги и завывания раздаются у вас над головой, никакой разговор невозможен. К тому же она боялась, как бы Кеннет не подумал, что она совершенно бесчувственная, если сидит на месте и не пытается утешить так горько плачущего младенца. Он вряд ли был знаком с бесценным трудом Моргана… Она встала.
— Думаю, Джимсу приснилось что-то страшное. С ним иногда это случается, и он всегда бывает ужасно напуган. Я отлучусь на минутку.
Рилла взлетела на второй этаж, искренне жалея о том, что кто-то когда-то изобрел супницы. Но, когда Джимс, по щекам которого катились слезы, при виде ее умоляюще протянул ручки и проглотил несколько рыданий, все ее раздражение исчезло. В конце концов, бедному крошке действительно было страшно. Она нежно взяла его на руки и затем успокаивающе качала, пока всхлипывания не прекратились и он не закрыл глаза. После этого она попыталась положить его назад в кроватку. Но Джимс снова открыл глаза и протестующе завизжал. Это повторилось дважды. Риллу охватило отчаяние. Нельзя было так долго заставлять Кена ждать в одиночестве… она и так отсутствовала уже почти полчаса. С видом покорности судьбе она решительно спустилась вниз по лестнице с Джимсом на руках и села на веранде. Без сомнения, было нелепо сидеть и держать в объятиях упрямого младенца, когда ваш самый желанный поклонник пришел проститься перед отъездом на фронт, но ничего другого Рилле не оставалось.
Джимс был на верху блаженства. Он в восторге задрыгал маленькими ножками, торчавшими из-под белой рубашонки, и засмеялся, что с ним редко бывало. В последнее время он начал становиться очень хорошеньким младенцем: его золотистые волосики завились в шелковистые колечки по всей его круглой головке, и глаза у него были красивые.
— Малыш что надо; красавчик, а? — сказал Кен.
— Внешность у него приятная, — сказала Рилла с горечью, словно подразумевая, что больше ничего хорошего о нем сказать нельзя.
