Как кислородные баллоны ныряльщиков перед
погруженьем.
Святость в нём
Превращается иногда в любовь.
И вопросы, задаваемые в этих горах,
Остаются всё теми же: ты не видел моего стада?
Ты не видел моего пастуха?
И дверь моего дома открыта,
Как могила, покинутая в день воскресения мёртвых.
( 22 )
Это конец пейзажа. Среди блоков
Бетона и ржавеющего железа стоит
Но даже дети не приходят их собирать.
Это конец пейзажа.
Внутри трупа матраса, гниющего в поле,
Остались пружины, как души.
Отдаляется дом, в котором я жил,
Свет горящий оставлен в окне
Не для того, чтоб услышали, - только,
Чтоб увидали.[9]
Это конец.
Полюбить снова – проблема,
Как у архитектора в старом городе: надо
Строить на прежнем месте
( 23 )
Девятнадцать лет город был разделён –
Время жизни юноши, павшего, может быть, на войне.
Я с тоской вспоминаю тот покой, ту тоску.
Сумасшедшие пересекали, бывало,
разделявший город забор,:
Он был прорван врагами.
Влюблённые до него доходили и пробовали,
Как акробаты в цирке пробуют сетку
Перед отчаянно смелым прыжком.
Ничейные полосы в городе были вроде спокойных
заливов,
И плыла тоска наверху в небесах,
Как корабли, чьи якоря в нас вонзились и вызывали
Сладкую боль.
( 24 )
Сжигают фотоснимки разделённого Иерусалима
И любовные письма прекрасные
Тихой возлюбленной.
Вернулась - богатая, здоровая, шумная,
С золотом, медью, каменьями
К сытой законной жизни.
Но я не люблю её
( 25 )
Старый учитель гимнастики загорает
На солнце возле стены. Далеко от его головы
Начищенные ботинки, а вверху изгибается,
Морщится тоска, подобно хрупкой бумаге.
Я не знал, что учителя гимнастики могут быть
Печальны. Он устал,
Ему хочется только одного:
Чтоб красивая туристка за соседним столом
Встала и прошлась перед ним, качая
Округлым задом, привезенным ею из-за границы.
Больше не нужно ему ничего.
( 26 )
Давид бен-Ишай[10]. Могила вечером перед субботой.
Вокруг покойно: ведь он никогда тут и не был. Мне
нравится
Этот заброшенный уголок с его памятным садиком,
Запах воска (как все запахи женщины, которую раньше
