– Из материалов дела явствует, что именно с октября одна тысяча девятьсот семьдесят девятого года подобные сделки приобрели регулярный характер. Вы, Казалинский, на последнем допросе показали, что при этом вы лишь исполняли приказания Перфильева. Он якобы передавал вам записки. Вы по-прежнему утверждаете это?
– Да. Он приказывал, я исполнял.
– У вас сохранилась хотя бы одна записка?
– Кто же такие бумажки собирает?
– Жаль. Сейчас это послужило бы вам на пользу.
– Стало быть, не рассчитал.
– Коротков, что вы можете сказать на сей счет?
– Никаких записок не было, ничего Перфильев не приказывал, все наоборот. Казалинский через меня передавал ему, что для кого сделать.
– Следовательно, фактическим организатором и руководителем вашей группы является Казалинский?
– Да.
– Гад ползучий, – сказал сквозь зубы Казалинский, посмотрев с прищуром на Короткова.
– Ведите себя прилично, – сделал ему замечание Ковалев. – Вы не на базаре.
– Скажите, Коротков, не выражал ли Перфильев желания прекратить все эти преступные сделки?
Коротков подумал немного.
– В прошлом году, осенью, был у меня с ним разговор. В трезвом состоянии он очень боялся. Позвонил мне ночью, попросил зайти. Лены не было, ездила в Москву. Александр Антонович весь трясся, хотя и нетрезвый. Баста, говорит, пора кончать, выхожу из компании. Велел передать Казалинскому, что больше между ними ничего нет. Я передал.
– Как реагировал Казалинский?
– Скажи, говорит, этому слюнтяю, что поздно хватился. Он у меня, говорит, в кармане.
– И Перфильев раздумал? Испугался Казалинского?
– Да.
– В дальнейшем он не возвращался к этой мысли?
– Нет.
– Но во время пикника вы старались от чего-то его отговорить. При этом было произнесено слово «конфискация». Объясните, пожалуйста.
Казалинский сидел, словно окаменев, и исподлобья глядел на Короткова. Тот тоже поглядел на него, отвернулся и, помолчав, произнес задумчиво:
– Это была совсем другая мысль.
– А именно? Уточните, прошу вас.
– Александр Антонович решил идти с повинной.
– Когда же он пришел к такому решению?
– На майские праздники.
– Казалинский был осведомлен об этом?
– Конечно.
– И вы пытались Перфильева отговорить?
– Я пытался. – Коротков сделал ударение на «я».
– А что Кааалинский?
– Он сказал, что Перфильева надо обезвредить.
– То есть?
– Убить.
– Болван! – крикнул, привстав со стула, Казалинский. – Что ты несешь!
– Да-да, гражданин следователь, – не обращая на него внимания, объяснял Коротков. – И он убеждал меня убить, обещал отдать половину всех денег, какие у него есть. Но я отказался.
