Дым бушевал по золотому полю,
Метался дым по выгорбам степей.
Она стояла в дымном ореоле,
Старуха та, праматерь матерей.
В чертах ее столетнего лица,
Изглоданного, как корявый корень,
Морщины едким вытравлены горем,
Нуждой, соленым потом без конца.
И взгляд недвижен был и безотраден,
Он цену знал всему за долгий век.
Сочился он, как из кровавых ссадин,
Из-под усталых, воспаленных век.
Скрестив смиренно сморщенные руки,
Взгляд устремив в дорожные следы,
Она стояла на пороге муки,
Над бездною неслыханной беды.
Мы шли пред нею, около жилья,
Невидного за тростниками Дона.
Она молчала, думу затая,—
Без слова ласки, без глухого стона.
Ни слез, ни жалоб сумрачных. Она
Прощением не уменьшала муки:
Пусть выпьют всё, что доведется, внуки,—
Всю чашу горькой горечи до дна.
Пусть смело примут горькое причастье —
Оно их не убьет, не ослепит,
Но зренье их и руки укрепит,
Чтоб вырвали загаданное счастье.
Мы шли и шли. И в грохоте дорог,
В удушье пыли, ненависти, чада
Путь, вытоптанный тысячами ног,
Вел нас вперед, к твердыне Сталинграда.
Там и стоять на смертном рубеже,
Там драться предстоит, не отступая.
Быть может, где-то в темном блиндаже
Ждет многих гибель скорая, слепая…
Ты, бабка, знаешь ли наш срок и час?
Иль, тощие протягивая руки.
Высматриваешь сына среди нас?
Мы все — и сыновья твои, и внуки.
Кого из нас ни выберешь — любой,
Снимая каску воинскую, станет,
И голову склонит перед тобой,
И на лицо морщинистое взглянет.
Но ясные и грозные черты
Сочувствием пустым не затрепещут —
Одни глаза колючим блеском блещут.
И грудь солдата перекрестишь ты.
Пускай нам это странно и не так
Живет и верит наше поколенье,
Я с уваженьем принимаю знак
Старинного того благословенья.
Он нам вручен доверием твоим
И поведет нас грозною дорогой.
Но так постыден миг, так нестерпим
Миг нашей встречи с женщиною строгой.
Прощай же, бабка! Мы навек запомним
Твое лицо, черней сухой земли.
Мы вновь придем с востока и в пыли
Отыщем прах на пепелище темном.
Пройдем сквозь бой и ринемся вперед…
