После Победы очень хотелось в Москву, домой… Но им принято совершенно обратное решение: вопреки смертельной опасности, теперь уже со стороны " лесных братьев", еще раз вернуться в тот хутор, где его укрывала литовская семья. От соседей Пранаса Дамскаса, так звали его спасителя, он узнал тогда, что Пранас в бегах, объявлен врагом и при поимке неизбежно будет репрессирован.
Когда через два с половиной месяца осторожных, опасных и настойчивых поисков, преодолев недоверие тех, кто прятал его суровой зимой 41-го года, он, наконец, найдет Пранаса, тот, преодолевая страх и неуверенность, спросит советского сержанта: "Зачем ты вернулся, Никола?".
— Я вернулся, чтобы сделать для тебя то, что сделал для меня ты. Спасти твою жизнь.
Кочнев добьется, чтобы семье выписали советские документы, расскажет, как эти люди шестнадцать с половиной месяцев спасали его, истощенного голодом и больного, как кормили, выкраивая из последнего, и как прятали, каждую минуту рискуя собственными жизнями…
— А я их объедал…как же мне все время хотелось есть… Они подобрали меня совершенно истощенного, больного, обмороженного, меня мучили страшные фурункулы, мы так долго скитались без пиши, не имея приюта. Сбежать из эшелона смертников нам удалось, но и избежав от расстрела, мы были на краю гибели — в чужих местах, среди разбросанных друг от друга хуторов, среди людей, языка которых не понимали,— рассказывает Николай Георгиевич спустя 60 лет. Мы пьем чай в его творческой мастерской, которая вся увешана работами мастера. В лицах представлена здесь сама история советской литературы. И журналисты, которые приходят к Кочневу, примагниченные творческим подвигом фотографа, практически на одном энтузиазме создавшем самую полную портретную галерею советских писателей, спрашивают в первую очередь именно об этом: как он снимал знаменитых людей, каковы его ощущения от знакомства с тем или с этим писателем, что интересного может вспомнить о Шолохове… Гагарине… Шкловском… Но скромно висит на стене и фронтовой котелок… "Ваш?",— спрашиваю. "Мой". И с рассказом о нем страшная, бессмысленная, все еще живая война подступает так близко! Кажется, мы попеременно прячем друг от друга наши слезы. Его мучают воспоминания. Меня ошарашивает подлинность происходившего когда-то с этим весьма обыкновенным на первый взгляд человеком…
— В одном хуторе бедная крестьянка дала нам чашку молока, в другом — накормил зажиточный, оказавшийся добрым человеком, литовец, который оставил нас ночевать в своем сарае. Показал, в каком направлении надо двигаться, чтобы не попасть на хутора, где была немецкая комендатура.
