Дорога соли | страница 39

Мариата мрачно посмотрела ему в спину и решила, что теперь надо быстро собрать вещи. Она принялась шарить по всем углам шатра, хватая все, что могло понадобиться.

Через час девушка уже была в деревне харатинов.

— Никому ни слова о том, что видели Рахму или меня, — приказала она старейшине. — Сообщи об этом каждому жителю деревни, даже детям. Если узнают, что вы помогали нам, вас накажут.

Она передала ему рис, муку и чай, которые стащила из шатра Дассин. Потом Мариата взяла Рахму за руку и повела ее туда, где в лучах еще не совсем полной луны смирно стояли два полностью нагруженных белых верблюда породы мехари. Еще недавно они принадлежали Росси, сыну Бахеди.

Сняла ли я амулет, когда отправилась спать этой ночью? Можно подумать, что забыть об этом не так-то просто, ведь он такой большой и тяжелый. Но, проснувшись на следующее утро, я обнаружила, что он на мне.

Я спустила ноги с кровати и ощутила странное чувство раздвоенности, будто находилась не только здесь, но и где-то совсем в другом месте. Я отдернула шторы. Лондонское солнце, лучи которого упали на меня, показалось таким же тусклым, как лампочка в двадцать пять ватт по сравнению с другой, в сто ватт. В метро по дороге на работу впервые за много лет мне вдруг пришло в голову, что на тоннель, по которому мы мчимся с неестественной скоростью, сверху давят миллионы тонн камня, земли, систем канализации и зданий. Пытаясь избавиться от этой не очень приятной мысли, я стала разглядывать стены вагона. В глаза бросилась реклама, предлагающая совершить турпоездку в Марокко: силуэты верблюдов на фоне песчаных дюн. Перелет до Марракеша стоил недорого. На станции Найтбридж в вагон вошла группа иностранок. Они стояли, покачиваясь в такт движениям поезда, и в щелях черной ткани никабов,[22] закрывающих лица, виднелись только глаза, подведенные сурьмой. Одна из них посмотрела на меня в упор, что-то сказала своим спутницам, и все повернули ко мне головы.

Меня это очень смутило. Я схватила «Гардиан», оставленную кем-то на сиденье, и наугад открыла страницу. В глаза бросился абзац из новостей: «Четверо работников французской ядерной компании „Арева“ похищены и объявлены заложниками группой, называемой „Борцы за свободу туарегов“, отколовшейся от организации „Нигерийское движение за справедливость“».

«Туареги» — я глаз не могла оторвать от этого слова. Я встретила его в первый раз, для моего уха оно звучало чуждо, но тем не менее, как это ни странно, казалось мне знакомым. У меня было чувство, что где-то я уже его слышала, причем совсем недавно. Оно значило для меня что-то важное, но дырявая память никак не могла подсказать, с чем это связано. «Представитель группы заявил, что все четверо заложников находятся в добром здравии и содержатся в Аире, на территории Нигера, в самой зоне конфликта». Я вдруг отчетливо вспомнила, как моя мать рассказывала про огромные запасы урана, обнаруженные в Нигере, тогдашней французской колонии. Мол, именно это месторождение дало возможность Франции стать ядерной державой. Ах да, Нигер. В голове зазвучал ее вялый голос, произносящий два долгих незнакомых слога: «Нии-джаир». Мой дедушка по материнской линии большую часть своего огромного состояния заработал именно там, а также в других французских колониях. Он занимался добычей урана, или, как я однажды яростно бросила ему в лицо во время спора, когда была еще девочкой-подростком, «грабежом природных богатств Африки». Политический жар моего юного сердца совсем скоро уступил место внутренней, личной тоске и тревоге, а потом и пугливому, осторожному консерватизму, который привел меня к изучению бухгалтерского дела и к моей нынешней безмятежной карьере, положительной во всех отношениях. Я на мгновение почувствовала дрожь стыда и продолжила читать.