«Неужели ушедшее можно вернуть?.. Дом, в котором детство прошло… Шелест листьев в далеком саду… Солнца блеск в том ручье под окном… что давно пробежал… пересох… Неужели из дали времен возвратилось сгоревшее имя?..»
Он пришел в себя, только очутившись в комнате. Задвинул засов, бережно опустил девушку на кровать и бросился к столу с остатками недавней трапезы. Ополоснул бокал вином из кувшина, вновь наполнил его.
Девушка сделала несколько глотков, вздохнула и широко открыла блестящие темные глаза. Он присел на край кровати. Заныло сердце, холодок пробежал по спине. Так когда-то смотрела Инейя…
– Как тебя зовут?
Он замер в ожидании ответа, в ожидании чуда, он почти поверил в то, что вот-вот ее губы, шевельнувшись, произнесут то давнее незабываемое имя.
– Рения…
В груди Грона словно что-то оборвалось. Неумолимый взмах невидимого кинжала безжалостно разрезал последние нити, ведущие в прошлое. Не возвращаются исчезнувшие в огне. Или все-таки?..
– Кто тебя, Рения? Почему?
Девушка опустила ресницы, ответила прерывисто и тихо, почти шепотом:
– Не знаю… Напали на дороге, связали… Потом сюда… И ушли…
Грон скрипнул зубами, сжал кулаки. Что у вас вместо сердца, озерные метатели? Комок холодной донной тины. А вместо души у вас, мерзавцев, зловонная болотная гниль.
– Ты голодна, Рения?
Девушка отрицательно покачала головой. Щеки ее слегка порозовели от выпитого вина. Она лежала как-то скованно, словно ей было неудобно лежать, и почему-то больше не смотрела на Грона.
– У тебя что-то болит?
– Нет…
– Налить еще вина? Оно возвращает силы.
– Нет. – Рения закрыла глаза. – Мне ничего не надо.
Грон поднялся, медленно вернулся к столу, наполнил свой бокал. Сел на скамью под окном, посмотрел на девушку, чувствуя неровные удары собственного сердца. Черные волосы Рении рассыпались по подушке, черные волосы ее были – как тень от душистой густой листвы дерева бири в жаркий полдень, а лицо с черными дугами бровей – как давний-давний сон. Как сон о том, что ушло – и вернулось. Рения лежала, закрыв глаза, но Грону казалось, что она смотрит на него из-под неплотно сомкнутых век. Ему очень хотелось, чтобы она смотрела на него.
И опять тишина царила в комнате, и Грон отрешенно сидел у стены, и не было у него никаких желаний, и он был готов сидеть так – вечно, лишь бы рядом всегда находилась она, возрожденная, поднявшаяся, воплотившаяся из безмерной тоски погребального пепелища. Ради себя он сейчас не шевельнул бы и пальцем, но нужно было действовать ради безопасности той, что беспомощно лежала на кровати. Нужно было выяснить, наконец, где же метатели?
