— С вашим умом и сердцем, Тертий Иванович, вы поймете, что, имея семьдесят с лишним и вполне сознавая, что после меня мало кто будет заботиться о музее, мне так сильно хочется приобрести все, что возможно, для музея при жизни… Очень мне помогает Молчанов из «Ежегодника». Приходили художники, срисовали стол, стул, чернильницу, подсвечники для помещения в «Ежегоднике». Бывал художник Матэ с оконченным рисунком, все получилось превосходно. Несмотря на мои скудные средства, я распорядилась снять копии масляными красками с двух декораций «Руслана», сделанных Роллером, которые видел брат: «Гридницу» и «Замок Черномора». Сияла копию также масляными красками с портрета брата, писанного Брюлловым. Да и вообще много уже вещей в музее подлинных, настоящих… И все это действительно украшает музей…
— Благородное, святое дело вы делаете, Людмила Ивановна.
— Что-то последнее время сильно простужаюсь. Но уж Бертенсон — редкий доктор, какой-то кудесник. Он чудесный человек, бережет меня и бывает почти ежедневно, когда я заболеваю. И как важно быть уверенной в докторе… Я всегда уверена, что он возобновит мои силы… А самое удивительное, я не теряю интереса к жизни… Никогда не сожалею о моих прошедших годах и моей старческой немощи, но вот как-то во время болезни я прочитала, что идет моя любимая «Женитьба Белугина» с Марией Гавриловной Савиной, и мне сделалось грустно. Когда бы роль Елены Васильевны ни исполняла гениальная Савина, я всегда, как бы себя плохо ни чувствовала или какая бы погода ни была, я всегда в театре. А теперь все чаще приходится сидеть дома и вспоминать прошлое… Вот, Тертий Иванович, какие дела-то и беды настигают нас, стариков…
— Да чего уж тут веселого…
— Тертий Иванович, напомнил ли вам Сергей Тертиевич мою просьбу о переводе Владимира Направника, старшего сына капельмейстера, из Москвы в местный контроль, хотя бы без прибавки жалованья? Могу вас уверить, что я никогда бы не беспокоила вас, ежели бы не руководило мною истинное сострадание: мать его серьезно, неизлечимо больна, и, может быть, ей остается протянуть несколько месяцев. Доставить ей отраду видеть сына при себе — великое дело. Знаю вас, Тертий Иванович, и уверена, что вы не сочтете мою просьбу несправедливой… А что вы поете? — неожиданно переменила она тему разговора, повернувшись к Шаляпину.
— Все пою, и песни, наши, русские, украинские, и арии из опер…
— Он у нас сегодня будет много петь, — ласково поглядывая на могучую фигуру молодого артиста, сказал Тертий Иванович.
