— А этот как уберегся?… В нем ведь — целая жизнь!
— Да так — память о боевом товарище, — смутился Денис и сунул патрон в карман. Чтобы как-то замять объяснение, он спросил пограничника: — А как тебя зовут, товарищ боец?
— Какой я теперь боец, — затяжно глотая дым, словно водицу на последнюю дорожку, нехотя ответил солдат. Помолчав, назвал себя: — Назаром кликали. Кондаков я… Косопузый рязанец… Да кому теперь наши имена нужны? — с прохладой в голосе добавил он. — В поминальник — и то не за што нас… Оплошали, браток, с тобой. Дальше некуда. Простится ли нам?…
Хоть и горька труха махорки, а исцедили цигарку всласть. Маловато, да ничего больше не было. Однако и за малым перекуром — будто не в плену, а в родных окопах на передышке побывали — обмякли души, и никто из них не заметил, как сникла стрельба, крики обезумевших у ворот кладбища, позаглохли моторы мотоциклов — конвоиры загоняли пленных в каменную ограду погоста.
Воронье и галки, слетевшиеся на ночевку на вершинах осокорей, недовольные пришельцами, подняли истошный гвалт, и кто-то из немцев, то ли со зла, то ли дурачась, стреканул длинной очередью по кронам тополей. Птицы шорохно взметнулись в высь поднебесья и темной тучкой отлетели в полевую пустоту. Автоматная пальба опять насторожила тех, кто был еще далеко от ворот, — по толпе прошелся ропот и тоже отлетел по ветру за птичьей тучкой.
— Вот пуляют, бестии. И счета не знают патронам, — сокрушаясь, покачал головой Назар.
— Тебе-то какая жаль? — усмехнулся Донцов.
— А я, сержант, как получил две обоймы перед первым боем, еще на границе, так и пробавлялся все отступные версты, чем бог пошлет… Поди, оборонись таким запасом… Не жаль, а досада душу гложет.
— Знакомая музыка…
Донцов был рад сближению с рязанцем Назаром Кондаковым. Ему страсть как хотелось обрести прежнее самочувствие, чувство солдата, бойца, а не покоренного пленника. Это возможно, когда у твоего локтя, рядом, шагал, пусть даже такой же обреченный, но бесстрашный человек. Осмелев, Денис без всякого подхода предложил Назару бежать, благо некошенная рожь стояла защитной стенкой в десятке шагов, не далее.
— Не тот час, — отказался Кондаков. — Им ведь что по воронам, что по тебе пулять — един черт. Вишь, как озверели. Погодь маленько.
— Дык все одно — расхлопают… Загонят на могилы и начнут косить. За оградным камнем ловчее расправляться с нами. Оттуда не убежишь, — не отступался Донцов от своей задумки, чуя, что через какие-то минуты он лишится последнего шанса.
