Ника вот тоже гуляла на халяву. Только расплачиваться все равно придется. При мысли о расплате у Ники испортилось настроение. В компенсацию она прихватила еще пару бутылочек и присоединила их к натюрморту на подносе. Потом надела широкополую белую шляпу, темные очки и, взяв поднос, вышла на веранду. Там, сидя в удобном шезлонге, потягивая вкусные вина, она долго разглядывала с высоты этот чужой, яркий, словно на глянцевой открытке, город.
Затем, переключая многочисленные каналы, смотрела телевизор.
Потом решила поваляться в роскошной спальне с двумя кроватями, на каждой из которых могли свободно заниматься любовью сразу по две пары. Но заниматься любовью Нике было не с кем, и она стала просматривать журналы и газеты, которые принесли утром прямо в номер.
Занятие быстро ей наскучило, и она, смахнув весь этот яркий мусор прямо на ковер, просто лежала и тоскливо разглядывала большую картину Пола Дени, на этот раз изображавшую обнаженную женщину. Картина повторяла тот же сюжет, что и пейзаж в гостиной: женщина лежала посреди пустыни, прекрасная, желанная, полная истомы, ждущая… Но из-за горизонта, через песчаные барханы, к тому месту, где она раскинулась, вели отпечатки только одной пары следов — ее собственных. Картина полностью отвечала Никиному настроению — она тоже чувствовала себя вот таким цветком в пустыне, цветущим втуне. Неужели ее участь — сгореть в огне чужой страсти? Брр!
Ника лениво повернулась на бок, чтобы видеть другую картину, висевшую над соседней кроватью. В сюжете этого полотна была надежда — та же женщина, крупная, сильная, с широкими бедрами и мускулистыми ногами, повернувшись спиной к зрителям, шла к горизонту, над которым всходило солнце.
Ника поощрительно улыбнулась спине своей подруги по одиночеству и решила встряхнуться. Она приняла душ и порепетировала, готовясь к завтрашнему торжеству: примеряла наряды, меняла прически, придумывала диалоги. Потом, снова облачившись в золотистый халатик, прилегла отдохнуть и неожиданно задремала.
Ей приснилось, что она сидит в гостиной у Кешки и, как это бывало раньше, жалуется ему на неудачный роман с Реем: «Понимаешь, я не хочу за него замуж. Он — не мой, я это чувствую, — говорила она. — К тому же он — Синяя Борода. Ну, придумай что-нибудь, Кеш!» У Кешки было характерное в таких случаях выражение лица — каменно-спокойное, с рельефно выступающими желваками, глаза скрыты, как жалюзи, густыми пшеничными ресницами. Было совершенно непонятно, что он об этом думает. В ответ на ее отчаянный возглас он нелепо спросил: «Может, заварить тебе чаю?» «К черту твой чай!» — заорала Ника, и он закрыл лицо руками… Нике вдруг стало страшно. «Кеш, — попросила она, — ну скажи что-нибудь!» Тогда он медленно отнял руки и поднял ресницы — на нее смотрели серо-синие глаза Рея. Ника вскрикнула и проснулась. Кондиционеры работали нормально, но ей было жарко, тело покрылось потом, и Ника решила принять прохладную ванну.
