Однако, когда Грине было семь лет, его мама нежданно-негаданно забеременела. До сих пор и вправду любимый, мальчик стал теперь раздражать приёмных родителей. Ещё бы: должен появиться свой, родной, долгожданный ребёнок! Зачем же им найдёныш? Но по закону отказаться от усыновлённого ребёнка можно лишь в одном случае: если со временем выясняется, что он — умственно неполноценный. «Мама» с «папой» сумели доказать, что Гриня и есть такой. Мальчик был умный, смышленый, развитый. Но «родители» постарались, комиссия признала их правоту. Гриня и сейчас помнит, как он, маленький, худенький, стоял перед взрослыми дядями и тётями в белых халатах. Ему было страшно, он чувствовал, что происходит что-то нехорошее. Ему прочитали отрывок из книжки и сказали: «Перескажи, что ты понял?» Он растеряно смотрел, а потом заплакал. Врачи переглянулись, сказали: «Да, так и есть, дебильность в средней форме»… Так Гриня попал в интернат для умственно отсталых детей.
Игорь очень хорошо понимал своего собеседника. Ведь и с его сыном, Серёжей, произошло нечто подобное: был любимой игрушкой, пока не появился собственный, свой ребёнок. Конечно, трагизм судьбы Грини глубок, Серёже такого не довелось и не доведётся узнать. Но мальчик тоже испытал горькое чувство отброшенности за ненадобностью. Правда, у него, к счастью, есть отец…
— Нас в том интернате, нормальных ребят, было много, — рассказывал Гриня. — Просто кто-то с дефектом речи, с физическими недостатками, с нарушением координации движения. А поскольку все брошенные — настоящие сироты или сироты при живых родителях, то кому охота с такими детьми возиться? Так что, чуть какой дефект, так и в интернат — мол, умственно отсталый.
Игорь слушал Гриню и вспоминал, как решил сперва, что тот деревенский мужичок. Потом, правда, сам себя поправил. И точно — никакого простоватого впечатления Гриня теперь уже не производил. Толковый парень, с глубокими чувствами, интеллектом, рассказывает интересно, связно. Правда, записываться на магнитофон не захотел. Ну, с подобным Игорь не раз сталкивался: даже привычные люди, бывало, терялись, сбивались с мысли, путали фразы. А один ветеран войны, которого он пытался подготовить к прямому эфиру, сказал: «Лучше день в окопе просидеть, под обстрелом, чем в этот микрофон сразу говорить!» Так что Игорь не стал ничего даже в блокнот за Гриней записывать: чтоб не смущать, не сбивать человека с мысли. Ничего, у него память профессиональная, цепкая. Он потом всё запишет — ночью.
