— И все-таки я здесь.
Его одолел смех, и этот смех вызвал что-то вроде головокружения, так что ему пришлось вцепиться в сук и крепко обхватить ствол дерева. Потом им овладело отчаяние, на глазах выступили слезы. «Я болен, — подумал он и сделал над собой усилие, чтобы хоть как-то осмыслить окружающий мир. — Ну вот все и прошло, все обязательно пройдет».
Солнце спускалось к горизонту. Вся западная часть острова, обычно в дневное время белая, сейчас окрашивалась в светлые тона: охряные, бежевые, коричневые, а также розовые.
Под ним раздался шорох, он глянул вниз. У подножия дерева пробегала зверюшка, похожая на жирную крысу, но ростом с жирного кролика; она тащила своих детенышей на спине, словно на открытой платформе автобуса. Цепкие хвостики малышей держались за толстый материнский хвост, поднятый над их головками на манер автобусного поручня. Кейн отломил тонкий сучок и швырнул его в зверюгу, которая бросилась наутек, еле удерживая на спине свое всполошившееся потомство.
Он сидел на дереве до наступления темноты. В сгущавшемся мраке засветились два огонька, первый на востоке, второй на юге. Восточный зажегся в замке, где Джозеф в этот самый момент открывал банку консервов, а Тристано то ли кодировал, то ли декодировал очередное послание. Южный светил более слабо, едва различимо, и мог исходить только от Арбогаста. Арбогаст временно занял все три бетонных каземата, возведенных у самого берега, и жил то в одном, то в другом, смотря по настроению. Он никогда не показывался в замке и проводил время в полном одиночестве, занимаясь подготовкой обороны острова на случай возможного штурма. Кейну случалось замечать его, но Арбогаст упорно отказывался от общения и мгновенно скрывался в кустарнике или среди скал.
Арбогаст говорил только с Тристано или Джозефом, да и то очень кратко. Время от времени он исчезал напрочь и появлялся только через четыре-пять дней, принося информацию, которую иногда сообщали Кейну. Джозеф и Тристано отзывались о нем с боязливым восхищением. И хотя, по мнению Тристано, в ближайшем будущем острову не грозило никакое нападение, они крайне серьезно относились к стратегической деятельности Арбогаста, признавая тем самым его право на одинокий и безмолвный образ жизни. Да и сами они были не очень-то разговорчивы.
Наступила ночь, Байрон Кейн проголодался. Он слез с дерева, спустился с холма и побрел к замку, прокладывая себе путь сквозь густой кустарник и часто сбиваясь с дороги. Несколько раз он останавливался, чтобы определить верное направление и беря за ориентир свет, сочившийся из длинного низкого окна, затянутого слюдой. И еще несколько раз он проваливался в жижу болотного рукава, кишащую склизкими агрессивными насекомыми, а над его головой, в древесных ветвях, уже вовсю суетились сумчатые летяги и сумчатые куницы, очнувшиеся от своего дневного сна.
