вас, чтобы сказать, что мне хочется вам доверять… Понимаете?..
— Наверное, да. В том смысле, что у меня нет никаких предубеждений насчет Четвертых. Я вообще раньше мало об этом думал…
— Теперь придется расстаться с этой блаженной невинностью. Ваш друг не умрет от рака, но ему нельзя оставаться здесь, и к тому же ему предстоит долгая адаптация. Я бы хотела передать его на ваше попечение.
— Мэм… Диана… я понятия не имею, как ухаживают ж больными. А тем более за Четвертыми.
— Он совсем недолго проболеет. Но ему нужен будет заботливый друг. Согласны ли вы стать таким для него?
— Конечно, согласен… попробую… Хотя, может, все-таки лучше не я? Тем более что я сейчас в трудном положении, и финансовом, и вообще…
— Если бы было еще к кому обратиться, я бы вас не просила. То, что вы приехали сейчас сами, — уже подарок судьбы. — Она помолчала и прибавила: — И если б я не хотела, чтобы вы меня нашли, меня было бы гораздо труднее найти.
— Я пытался позвонить, но…
— Мне пришлось отказаться от прежнего номера. — Она нахмурилась, но не стала дальше продолжать.
— Ладно… — («Какой к черту „ладно“!» — подумал он.) — Я и перед бездомным псом в грозу двери не смог бы захлопнуть.
Она снова улыбнулась.
— Я так и думала.
* * *
— Ну, теперь-то ты уже поболее знаешь о Четвертых, — сказал Томас.
— Не уверен, — ответил Турк. — Ты у меня единственный живой образчик Четвертых перед глазами. Честно говоря, не слишком вдохновляющий.
— Она так и сказала тебе: детектор вранья?
— Примерно так. А ты что об этом думаешь?
Томас оправился от болезни — по существу, от генетической перестройки, в которой и заключается курс четвертого возраста, — довольно быстро, как и предсказывала Диана. С психологической адаптацией дело обстояло иначе. Он прибыл в Экваторию, чтобы здесь умереть, а вместо этого получил еще три или четыре десятилетия жизни, на которые у него не доставало ни четких планов, ни желаний.
Зато физически он приобрел прекрасную форму. Уже через неделю после выздоровления Томас выглядел заметно помолодевшим. Его петляющая походка сделалась увереннее, есть он стал за двоих. Турку было так странно наблюдать за этим — словно Томас сбросил с себя старое тело, как змея сбрасывает кожу. «Да я это, блин!» — повторял он всякий раз, когда Турку становилось не по себе от пропасти, разделяющей прежнего и нового Томаса. Он откровенно наслаждался вернувшимся здоровьем. Единственный минус, по его словам, заключался в том, что после восстановления тканей исчезли татуировки. В этих татуировках была записана половина истории его жизни.
