„Русские цветы зла“, ну да… серия такая была, под редакцией Ерофеева, и вот что странно: там ещё был у нас в библиотеке, я помню, сборник, который в оригинале назывался „Время рожать“, а на немецком его назвали „Подготовка к оргии“… смешно…» — думал Ширин, и не то чтобы он совсем забыл… но перестал уже ждать Софи, засмотревшись вот именно туда, куда смотреть теперь уже не стоило… Потому что дальше — в его ретроспекции — пошла то ли перемотка плёнки, то ли что-то быстро-смутное… из жизни если не насекомых, то каких-то похожих существ… которые, так же как инсекты, рождались, по-быстрому трахались, сразу же рожали и умирали в быстрой воде… ну да, такая цепь-череда перед Шириным прошла… смертей-рождений… в ущелье-межножье: существа-сущности-сущее-бытие… — и смутно Ширин при этом понимал — примерно так, как видя сон и начиная пробуждаться… что как раз такие вот «растекашеся» чреваты… побочными эффектами… может начисто стереться, причём уже не на бумаге — твой личный опыт… а там и сама личность, сколько там её, собственно… и будешь ты
трансперсонален … «тем летом я стал своим менталитетом…» Неудивительно, что когда он вынырнул «откуда-то оттуда» и снова сфокусировал взгляд на картине, висевшей перед ним, ему на миг показалось, что это «Исток мира» Огюста Курбе, только что другого формата…
Встряхнув головой, Ширин, впрочем, рассеял это наваждение.
Софи вошла наконец в кафе, одновременно из-под земли вынырнул маленький человек, чем-то похожий на него, Ширина, но намного меньше и в пропорции к высоте — ещё толще.
На человеке была зелёная фуражка, в кокарде светилась красная звёздочка, отчего он выглядел скорее как такой… пародийный гомосоветикус из старых холодно-военных фильмов, чем кадр очередных воспоминаний — о его, Ширина, срочной службе.
Софи поцеловала гнома, наклонившись и сказав «Привет, Бени!», и на этом всё это не совсем понятное театрализованное представление, едва начавшись, кажется, и закончилось.
Потом она сказала то, о чём Ширин уже и так догадался, что этот турецкий верноподданный — хозяин заведения.
Она была в белой «ветровке» (слово, которое тоже выплыло откуда-то из прошлого… но привело за руку и другое: «Windsbraut!» [33] — подумал Ширин) с широкими рукавами — наряд хорошо подошёл для изящного театрального жеста, который она исполнила, — жест означал, по-видимому, «тысячу извинений».
И вот она уже тянулась к Ширину для поцелуя — что ничего не означало вообще-то, то есть вообще ничего… Просто светский поцелуй, как она только что целовалась с Бени, но Ширину всё же было приятно, и он задержал свои губы на её щеке, наверно, всё-таки чуть дольше, чем принято.
