«Да нет», — сказал Паша, когда они подписали договор и прилагающиеся к нему протоколы с перечнем помещений, которые входят в состав entity, в дальнейшем именуемое «квартирой»…
«Молла среди них нет», — сказал Паша, изобразив улыбку.
«А его вообще нет. Если ты не хочешь его видеть, он и не существует, он ненавязчивый, молл, — я же тебе говорю», — улыбнулась маклерша и так подмигнула, что Паша назвал её ещё и «бандершей» — как бы для симметрии… но только про себя — в отличие от неё, повторявшей это «бандит» каждую минуту…
И он не мог, конечно, знать, чем это слово — «бандерша» — отзовётся, то есть что с другой стороны рядом окажется другой «прикол» — с красными окнами…
«Ну да, в каждой утке есть доля шутки», — приговаривал, бывало, отец Паши, читая газеты…
А среди объявлений в газете, по которым Паша звонил несколько дней и произносил заготовленную на листочке фразу на немецком — «их интерессире мих фюр айне айнциммервонунг» [20], а потом предлагал перейти на английский… Так вот, среди объявлений было такое, по которому Паша хоть и не звонил, но оно ему запомнилось: «Вместе с квартирой сдаётся полтора километра парка, прилегающего к дому» , — перевёл ему тогда ещё Ширин… «Так что, если уж парка полтора… — подумал Паша теперь, — то почему бы и не километр молла в придачу…»
«Нет-нет, — сказал он, когда она повторила вопрос, — это правда скучная история, не о чем там говорить… Расскажите лучше вы — про Лондон, я же там никогда не был, хотя в детстве, знаете, как бы и был… Ну, родители взяли мне преподавательницу по английскому, частные уроки, я тогда болел, отстал немного… ну и вообще, типа в жизни пригодится… да вот и пригодилось, кстати, я ведь до сих пор тут живу на английском, и на работе, и дома… ну или по дороге домой… На немецкий перехожу то есть очень медленно, на ощупь, можно сказать… Да, так вот мы тогда с Любовью Егоровной путешествовали по Лондону — по книжкам, по картинкам, пальцем водили и рассказывали друг дружке, где там чего и как, вест-минстер-биг-бен-пикадилли-сёркус…»
Паша уже был здесь, но совсем ещё крохой и ничего не помнил про ту детскую столицу, которая столицей его детства не стала, конечно, года три ему было тогда от силы, а уж у этого возраста точно другие столицы… но что-то, наверно, всё же осталось в секретном архиве памяти, где, говорят, всё хранится… Но, в общем-то, можно было сказать, что он впервые в неё въезжал — теперь.
Было ещё очень рано, пять или шесть утра, железнодорожный тряский морок не успел рассеяться, ещё перед глазами был линкруст купе, и Казанский вокзал казался Паше ещё сном, вместившим в себя предыдущий, купейный… Ещё было
