Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] | страница 9

Проходили дни, и Соланж, сама того не сознавая, начала заново обживать свою квартиру. Она постепенно переселилась в кухню. В гостиную заходить стало попросту неприятно: ей делалось не по себе в этой комнате, обставленной роскошно и со вкусом. Даже гамак, в котором раньше она так любила покачиваться, слушая музыку, теперь казался ей нелепым. Да и вообще она теперь если и заглядывала сюда, то только для того, чтобы полить цветы в горшках у занимавшего всю стену окна во двор, и при этом передвигалась на цыпочках, словно по чужой квартире. Кроме того, надо было хоть изредка прослушивать сообщения на автоответчике, который Соланж не решалась выключить совсем из-за Дельфины, на три месяца уехавшей к отцу в Мадрид.

Возвращаясь с прогулки, Соланж первым делом ставила сумочку на холодильник, убирала туфли в пластиковый пакет и засовывала его в нижнее отделение овощного ящика, а потом часами сидела в халате и шлепанцах за кухонным столом, где постепенно скопились бумаги, блокноты, тетради, книги и целая коллекция карандашей в пивной кружке.

Ей очень нравилось читать в облаке пара, поднимавшегося над овощным супчиком, или в тепле томившегося на плите бараньего рагу с картошкой, нравилось, что страницы книги пропитываются влагой и запахом еды.

Услышав телефонный звонок, она открывала дверь в гостиную и — если только звонила не Дельфина — с трудом заставляла себя записать в маленьком блокнотике имя надоеды, мешавшего ей наслаждаться жизнью, но к сообщению даже и не пыталась прислушаться.

Иногда она влезала на табурет у окна и, отодвинув кретоновую занавеску, с высоты своего третьего этажа наблюдала за тем, что происходит на улице.

Ее пленяла размеренность жизни окрестных жителей, с которой она мало-помалу осваивалась. В этой жизни было время начала и окончания уроков в школе, когда дети наполняли воздух пронзительными птичьими криками; время, когда с резким, агрессивным скрежетом поднимались и опускались металлические заслонки на магазинных витринах и у входа в гаражи, и время вечерних автомобильных гудков, этих призывов, напоминающих жалобные стоны доведенных до крайности людей.

Глядя на суету внизу, Соланж преисполнялась состраданием, к которому примешивалось насмешливое удивление. Нередко, прижавшись лбом к стеклу, она просто упивалась своим счастьем. До чего хорошо сидеть там, где она сейчас сидит, пока кухонные часы тикают, бесхитростно отсчитывая секунды…

Однажды Соланж, присев на подоконник, вот так же смотрела на выходящих из школы детей, умиляясь при виде перемазанных шоколадом и вареньем прожорливых ротиков, и вдруг заметила, что на другой стороне улицы, в окне напротив ее собственного, какой-то человек явно любуется той же сценой. Всмотревшись пристальнее в лицо, поразившее ее серьезным выражением, она узнала старика из сквера. Это открытие почему-то ее взволновало, почему — она и сама не могла объяснить. Правда, впервые за много недель случилось так, что она разделила нечто с другим человеком, и не просто нечто, а любимый, особенный момент, час детского полдника, никому не интересный, кроме самих детей, передышку, когда время замедляется, увязнув в сахарном сиропе, пустое мгновение, которое никак не влияет на ход жизни.