Майя горячо желала и ждала ребенка, ибо до сих пор вся ее жизнь была как блужданье в потемках, а ее положение хозяйки хутора в высшей степени неопределенно. Своим слабым, ничтожным умом она все же сообразила, что, лишь родив Пеньями наследника, она сможет как-то зацепиться в жизни. Зацепиться в жизни — вот что ей никак не удавалось, и не по ее вине. Разве повинна она в том, что жизнь не задалась, пошла не так, как обычно у крестьянских дочерей? Пять лет проходила она в служанках, не видя в этом ничего унизительного; это только временно, думалось ей, должна же она когда-нибудь выйти в жизнь. Вот почему она сразу уступила домогательствам хозяина; он даже больше устраивал ее такой, каким был: старый, с пожелтевшим от табака подбородком, пьющий и — вдовый. Все это только к лучшему, казалось Майе, и не потому, что она думала о своем собственном унижении. Просто они отлично подошли бы друг к другу как хозяин и хозяйка.
Такими чувствами жила Майя в то время, когда знала уже наверняка, что станет хозяйкою; тогда она целыми днями могла рисовать в своем воображении, как в ближайшее воскресенье в церкви прозвучат слова: «…крестьянин-вдовец Пеньями Пеньяминов сын, и крестьянская дочь, девица Мария Иосефина Сефаниева дочь…» Но священник в церкви говорил лишь о «служанке с того же хутора», а относительно девицы вообще ничего не упомянул. Да и по другим признакам Майя скоро заметила, что после венчанья в ее жизни мало что изменилось. Она и теперь не смела называть Пеньями иначе, как «хозяин» и на вы, а его дочери по-прежнему запросто звали ее Майя. Сам же хозяин, говоря о женщинах, вообще обходился словом «бабье» и лишь в особо благодушном настроении именовал их бабами. Безымянный страх, с которым Майя ждала свершения своей мечты, не оставил ее и после того, как мечта сбылась. «Выход в жизнь» все задерживался и задерживался. Ей приходилось заниматься чьими-то чужими делами, а свои отодвигать на завтра. Один только раз Майя робко попыталась осуществить свой замысел, а именно: нагрубила Ловисе, надеясь таким образом отвадить ее от дому. Но кончилось тем, что Пеньями, придя как-то домой, взбесился и пригрозил: если они, бабье, коровы, не будут знать свое стойло, то… Он словно выворачивал наизнанку свою старую, злобную душу, как бы желая показать, что он выше всякого там бабья. Ему-то ведь никогда не приходилось думать о том, как зацепиться в жизни; ему следовал почет, и только почет. Впрочем, Ловиса оказалась не таким уж дурным человеком и даже после этой ссоры относилась к Майе чуть ли не доброжелательнее прежнего.
