Праведная бедность: Полная биография одного финна | страница 7

«На войне надо убивать с н а с л а ж д е н и е м, иначе нельзя выиграть войну», — писал один финляндский генерал от пера (разрядка его) и был в этом, несомненно, прав.

Но, строго говоря, война сама по себе — ничто; это лишь преходящий момент в отношениях, связующих индивидуальные и коллективные человеческие судьбы. Война затухает, но человеческие судьбы остаются драгоценным достоянием живых. Уже вскоре после того, как отгремят бои, для человека может настать момент, когда его внутренний взор, упорно не желая задерживаться на всем поверхностном и второстепенном, — на физических мучениях, грязи, голоде и жестокости, — неодолимо стремится проникнуть глубже, где все как бы застыло в неподвижности и молчит. Там все наделены равными достоинствами и равными правами, ибо противников сближают такие обстоятельства, о которых они и не подозревали. Мертвые встают и удивляются, почему их похоронили в разных могилах, они никак не возьмут в толк, что этим хотели сказать. И вот Юсси Тойвола и егерь — старые знакомые… Однажды светлой весенней ночью, где-то совсем в другом месте, егерь расстрелял Юсси. Ну, разумеется, это была чистая случайность, он тогда просто не разобрал, какой замечательный человек этот Юсси.

Он родился осенью 1857 года, в пятницу, накануне Михайлова дня, на хуторе Никкиля в деревне Харьякангас, что на северо-востоке Сатакунты. День уже клонился к вечеру, над домом и усадьбой повисла праздничная тишина, сливаясь с той до странности приторной истомой, которая, казалось, исходила от роженицы. С утра шел проливной дождь, но после полудня разведрило и ярко заиграла на солнце пестрядь березовых и осиновых рощ, ожившая зелень особняком стоящих елей. Хозяин хутора Пеньями, хилый пятидесятилетний старик с желтым от табака подбородком, нетвердым шагом спустился из чердачной каморки во двор. На нем был длинный грязный кафтан из грубой холстины, стянутый кожаным ремнем; и кафтан и рубаха были расстегнуты до пояса и открывали осенней прохладе красную костлявую грудь. Ему уже недолго оставалось жить, и что-то умиротворенное было в этой картине: старик в заношенном кафтане, а в сарайчике булькающий самогонный аппарат — какая-то гармония, овевавшая обветшалые углы и словно дремлющие пристенки дома. Пеньями был женат в третий раз, и теперь его третья жена рожала своего первенца.