Юсси стало не по себе. Он понимал, чем может кончиться эта проделка, на него напал страх, и он уже хотел было дать тягу вслед за Кустой. Но потом все-таки разыскал ключ и лихорадочно, то и дело прислушиваясь, принялся закручивать гайки обратно. Он успел кое-как подтянуть большинство из них. Оставалось осмотреть всего два колеса, как вдруг он услышал, что гости уже идут к своим экипажам, и поспешил улизнуть.
Он незаметно пробрался в работницкую. Конантери все еще спал в его постели, и ему пришлось устроиться за печью, на одной из незанятых кроватей для служанок. Он лежал, весь съежившись, и, прислушиваясь к бешеному стуку сердца, ждал, что будет, словно вот-вот должен был раздаться оглушительный взрыв. Но время шло, а ничего не было слышно, кроме тиканья часов да дыхания Конантери, того самого Конантери, который совсем недавно ревел из-за какого-то Нельманни.
Наконец послышались шаги хозяина, дверь открылась, и Юсси услышал его голос:
— Таветти здесь?
Ему никто не отвечает. Где Таветти — это известно лишь самому Таветти. Но хозяин все-таки входит в работницкую и видит Юсси. В безмолвной ярости он грозит ему кулаком и, скрипнув зубами, удаляется, а скорчившийся Юсси все лежит на кровати и чего-то ждет. Мысль о бегстве даже не приходит ему в голову.
Хозяин вернулся через полчаса. Он подошел к Юсси, схватил его за волосы и сбросил на пол. А когда Юсси вцепился ему в руку, произнес:
— Ах так, ты еще и кусаться!
Хозяин готов был реветь от ярости. Этот плачевный инцидент отнюдь не благоприятствовал его сокровенным помыслам, которые в тот вечер все чаще обращались к предстоящим выборам в эдускунту.[11] На повороте под Суорамой у экипажа пробста отлетело колесо, и пробст сильно ушибся. У экипажа церковного старосты колесо отвалилось еще до того, как староста уселся на место, благодаря чему вовремя сообразили осмотреть повозку яхтфохта. Праздничная ночь в миг обернулась самым неприятным будничным утром. И виноват во всем был Юсси, этот мерзкий болван, которого он, Туорила, много лет держал у себя в доме как напоминание о своем былом ничтожестве и чья нелепая фигура каким-то скрытым, невидимым препятствием всегда стояла на его пути — пути зрелого, полного сил мужчины.
Возня, поднятая хозяином и Юсси, разбудила Конантери.
— Постойте, должно быть, я занял кровать мальчика? — пробормотал он благодушным со сна голосом.
— Лежите, Конантери, эта кровать ему больше не понадобится, — сказал хозяин и, выталкивая Юсси за дверь, добавил: — Так-то! Тем же путем, откуда пришел!
